Чтобы отвлечься, она рассматривает окрестности. Когда-то давно вместо лечебницы здесь было красивое загородное поместье, и кое-что сохранилось с тех пор. По обе стороны дорожки тянутся изумрудные лужайки, спереди доходящие до живой изгороди, а по сторонам окружённые высокими каменными стенами. То там, то тут виднеются клумбы, раскидистые деревья, из травы поднимаются воротца для крокета и столики со стульями. Всё так безмятежно и красиво. Тут можно позабыть о войне, бушующей снаружи. Можно забыть и то, что лечебница Святой Бернадетты – просто клетка, но Венди не собирается забывать.
Как она ни старается, паника закипает внутри и словно проступает ожогами на коже. Может, ещё раз поговорить с братом? Если лгать с чувством, убедительно, вдруг он разрешит ей остаться дома и ухаживать за Майклом? Нога Майкла ещё болит – это из-за шрапнели, которая растерзала плоть, но сны ещё хуже. Его стоны по ночам будили и Венди, и Джона – Майклу снилось, что он всё ещё в окопе или в госпитале, ждёт очередной операции перед отправкой домой. Если получится его поддержать, облегчить воспоминания, изгнать видения… может, даже сам Майкл со временем её простит.
Да нет, вряд ли. Братья, наверное, не замечали, но она вправду пыталась. И ничего не вышло. После гибели родителей она старалась стать им мамой, следить, чтобы оба были сыты и одеты. С ними жил дядя, который опекал их только на бумаге – ему не было до них дела. Это был мамин брат, и Венди до того видела его только один раз, когда была совсем маленькой. Дядя занимался лишь самым необходимым, остальное легло на плечи детей. Джон, вечно такой серьёзный, очень старался быть главой семьи, тащил на себе всю ответственность, какую только мог, и растерял по пути всё своё детство. Если он что-то и помнил после возвращения из Неверленда, то забыл в те годы. Он был всё-таки слишком взрослым, несмотря на свою юность, чтобы слушать дурацкие истории, играть в глупые игры и фантазировать.
Времени, чтобы оплакать родителей, ни у кого из них не было. Им его просто не дали. Дяде определенно не нравилось, если они горевали: любое проявление чувств считалось неподобающим поведением. Потом Майкл ушёл на войну и вернулся калекой. Невысказанные претензии между Венди и Джоном, между всеми тремя, только росли.
Следовало бы молчать и дальше, но правда вырвалась наружу. Венди не смогла удержаться, когда Джон взвалил на плечи всю тяжесть мира, а у Майкла в глазах поселились призраки войны. Дядя уехал, когда возраст позволил Джону в самом деле стать главой дома, и Венди хотела просто напомнить братьям о счастливых деньках – так она думала. Только вот она кричала вместо того, чтобы спокойно поговорить. Она ругалась, требовала, чтобы с ней соглашались, не слушала возражений. Чем больше ей противились, тем громче она орала. И так, пока уже не могла остановиться, пока разговор не стал невозможен.
