— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Например?
— Например — «Я люблю тебя, Иса. Ты — лучшее, что со мной случилось».
— Я люблю тебя, Иса. Ты — лучшее, что со мной случилось, — послушно повторяет Сана. И столько в этом голосе нежности, неприкрытого удивления, какой-то совершенно детской беспомощности, что еще немного, и я заплачу. Хотя, кажется, разучился это делать еще в детдоме.
Прощаться сейчас тяжело. Но раз Родион сказал, что дело срочное, ухожу. Отдирая ее от себя едва ли не с кожей.
— Ну, что там у тебя? — мой голос звучит недовольно, хотя это, конечно, глупо.
— Да вот. Сам смотри.
Забираю из рук Шестого бумажки. В тусклом свете лампочки на потолке пролистываю страницу за страницей. Видимо, понимая, что сейчас меня лучше не трогать, Родион молчит. Если бы я сам в свое время не попал в ПНД, у меня бы, наверное, возникли вопросы о том, как такое возможно, но… Я ведь побывал в этой системе. И не понаслышке знаю, как там все устроено.
— В ПНД она провела…
— Год. И угадай, после чего вышла?
— После чего? — облизываю губы.
— После визита господина Темекая. Я нашел старые подшивки газет в местной библиотеке. Занятное местечко.
Раскатистым эхом в моей голове проносятся слова Саны:
— Хорошо. Если тебе так важно знать, Акай спас мне жизнь. В благодарность за это я стала его любовницей. Подчеркиваю — по доброй воле…
Ага… По доброй воле. Как же. Неужели она не понимает, как все обстоит в действительности? Или ей просто нужно верить в то, что никакого насилия не было? Верить, чтобы выжить.
— Эй, брат… Ты как, в порядке?
На самом деле я хочу убивать. Все бросить и закончить то, что кто-то до меня начал. И плевать, что здесь начнется, когда не станет Акая. Пусть хоть потоп. Если все вокруг знали, что происходит… Знали и молчали, преследуя свой, шкурный интерес. Кажется, теперь я понимаю, что имела в виду Кирилловна.
— Я так понимаю, что информацию по Сане подчистили уже потом?
— Угу. Она даже в медицинский поступила. Как ты понимаешь, с таким бэкграундом это было попросту невозможно.
— Думаю, этим он ее и держит.
— Чем?
— Этим. Никто не даст ей опеку над сыном, если она сама была признана недееспособной. Черт! — провожу рукой по лицу, будто стряхивая паутину. И снова подношу бумажки к носу. Ну, вот… Так и есть. Мы лежали с ней в одно время. Диагноз — шизофрения. Почему? Потому что она утверждала, будто говорит с духами.
Закрываю глаза и слышу гортанный сбивчивый шепот.
