— Смелой парень! — раздается скрипучий старческий голос за спиной.
— Ага! Смелой… Тьфу! — сплевывает наземь Степаныч и, качая лохматой седой головой, отходит к лодке.
Я оборачиваюсь.
— Алевтина Кирилловна, я же вам русским языком сказала — с кровати не вставать!
— Так я ж и не вставала, пока было плохо.
— А теперь что? Хорошо? — хмурюсь. Ну, ведь никакого сладу нет со здешним людом. Я иногда вообще не понимаю, зачем к ним приезжаю. Предписания врача они игнорируют полностью. Назначенные таблетки не пьют. Диспансеризацию по возрасту не проходят. Сколько я бьюсь? Сколько убеждаю? Все без толку.
— А то как, девочка? Ручки-то у тебя, ручки… волшебные! Лучше всяких лекарств.
Прячу лицо в ладонях. Надавливаю на глазницы. Наверное, мне никогда их не разубедить. Здешние старожилы вбили себе в голову, что мне передалась сила деда, и хоть что хочешь делай! А ведь я так же далека от всяких оккультных практик, как местные аборигены — от достижений современной медицины. Не представляю, что еще мне нужно сделать, чтобы они это поняли.
К тому, чему меня учил дед, я прибегла лишь один раз в жизни. Когда у мальчика с соседней койки начался сепсис. И даже столичный протрезвевший к тому моменту хирург сказал, что у него почти не осталось шансов.
Не то чтобы я планировала вмешаться и тогда. Скорее, у меня просто не было выбора. Потому что безумие не выбирает, когда ему с тобой случиться. Правда с тех пор я, кажется, взяла над ним верх…
Перевожу взгляд на Ису. Ручка с синим колпачком в его загорелых дочерна пальцах ходит по бумаге туда-сюда и словно гипнотизирует. Картинка у меня перед глазами тонет в молочном тумане. И будто на машине времени я возвращаюсь в прошлое.
— Чертовы ленивые мудаки!
— Что такое, Федор Измайлович?
— А ничего! Ничего… Перевал, видите ли, замело. Санавиации не добраться. А то, что мы пацана за это время потеряем, никого не волнует!
Доктор и медсестра удаляются. А я тайком, стараясь не шуметь, выбираюсь из койки и шлепаю босыми ногами к лежанке мальчишки. На его смуглом теле белеет сразу несколько повязок. Одна твердая, на руке — это гипс. Вторая марлевая — прикрывает пах. Как во сне, я протягиваю руку и замираю в нескольких миллиметрах. От тела мальчика волнами исходит жар. Я зажмуриваюсь, вбирая его в себя. Воздух вокруг потрескивает, как хворост в костре, и шуршит… шуршит… А потом к этим звукам присоединяется чей-то голос. Далеко не сразу я понимаю, что эти странные гортанные звуки срываются с моих губ. Оседаю на койку в его ногах. Тело начинает раскачиваться. Туда-сюда. Как маятник.
