Степаныч заводит мотор. Козел начинает метаться. Я придерживаю его за цепь, чтобы тот к чертям не перевернул нашу лодку. Денек погожий. И если эта тварь, наконец, успокоится, можно здорово кайфануть от незапланированной прогулки по озеру.
— Слушай, Степаныч, все понятно. Но почему Доширак?
— А ему если налить, он через три минуты уже готов будет, — смеется мужик в усы. И я смеюсь тоже. Ну, ведь и правда — смешно. Едем долго. По берегам — такая красота, что дух захватывает. Я то по сторонам смотрю, то жмурюсь, подставляя лицо ласковому весеннему солнцу и хрустальным звонким брызгам воды. Не знаю, как козел, а я почти что счастлив. Хотя это козлу, а не мне, в поселке неплохо обломится.
— Гляди! — Степаныч тычет грязным, в машинном масле, пальцем в небо. Красную точку вертушки на фоне белых ледников в верховье я замечаю сразу.
— Что он здесь забыл?
Степаныч пожимает плечами. И в этот самый момент наш диалог бесцеремонным образом прерывает Гоша.
— Твою мать, — шиплю я, убирая ногу подальше от горячей струи, с запозданием понимая, на кой ляд дно лодки застелили клеенкой. Вот такой, мать его, обоссанный, я и появляюсь в поселке. Еще из лодки я замечаю Робинсон Темекая, брошенный на пустыре в стороне.
— Может, заболел кто? У Алевтины давление. Акай иной раз привозит к ней докторицу…
«Ишь ты, какой заботливый. Ну, просто благодетель, мать его!» — это первая мысль. А вторая — «неужели она тоже здесь?». Сердце предательски бахает в желудок. Прямо к двум наспех съеденным, запитым кофейной бурдой бутербродам.
Вытаскиваем лодку на берег. Гошка жмется к борту, будто и не козел. Приходится брать его на руки и вытаскивать вот так, как красну барышню. Спускаю козла на землю и натыкаюсь на её смеющийся взгляд. Еще секунду спустя замечаю и Акая. Тот стоит у Саны за спиной, покровительственно касаясь ее плеча своей лапой.
— Вот уж кого не думал сегодня увидеть! — его зычный голос эхом разносится по горам.
— А я уж тем более, — пожимаю протянутую руку. — Надеюсь, этот полет согласован с администрацией заповедника?
Глаза Саны потрясенно расширяются. А вот Акай, напротив, сощуривается.
— А если нет? Ты меня, что, оштрафуешь?
— Ну, ты, это, начальник, не дури, — толкает меня в бок Степаныч. И мне, наверное, нужно к нему прислушаться, но…
— Закон для всех один, Акай.
