Несмотря на то что Тарасенков был в 30—50-х годах ведущим советским критиком (его знал Сталин, ему покровительствовал Фадеев), судьба его была незавидной. Человек, тонко чувствующий поэзию, писал о ней мертвым, суконным языком. Так было со многими критиками той поры. Их отличало друг от друга только то, что одни это делали искренно, а другие мучаясь и страдая. Та эпоха состояла именно из таких людей, беспрерывно уклоняющихся от наносимых ударов и утешающих себя тем, что они делают меньшее из зол. Почти все в уме они держали некую высшую цель, ради которой сегодня грешили.
Главной любовью Анатолия Кузьмича была знаменитая поэтическая библиотека, которую он собирал всю жизнь, ради которой совершались маленькие и большие подлости, и, не будь у него этой тайной, неофициальной жизни (собирательства книг), имя Тарасенкова было бы давно стерто из истории литературы. До конца дней он играл роль идеологической машины, штампующей нужные статьи, видимо думая, что именно их создание и является «охранной грамотой» его библиотеки.
По поводу его ранней смерти, которая настигла его 14 февраля 1956 года в день открытия XX съезда партии, Пастернак произнес слова, ставшие для Тарасенкова трагической эпитафией: «Сердце устало лгать».
Но все-таки надо понимать, что это поколение изнутри видело свое время иначе, чем мы. Они были абсолютно уверены, что советская власть — навсегда, что в муках они создают новое, и что если лгут, то делают это во имя счастья будущего, что их подлинные записи послужат защитой, когда все увидят, скольких трудов им стоила победа коммунизма. Так думал не только Тарасенков, но и неукротимая Маргарита Алигер, ироничный Эммануил Казакевич, добродушный Даниил Данин и многие-многие другие. Кто-то из них увидит конец советской истории, а кто-то, к сожалению, нет.
И еще одно напутствие из прошлого: «Не торопитесь с характеристиками литераторов моего поколения, — писал критик Борис Рунин, — если только они сами не заявили себя заведомыми палачами или очевидными мздоимцами. Не доверяйте еще при нас окаменевшим репутациям. Все было гораздо сложнее, чем вам покажется, и куда проще, чем истолкуют историки. Поймите, что чаще всего мы руководствовались в своем поведении даже не столько естественной борьбой интересов, сколько подсознательно действующим страхом. В конечном счете, страх таился за всеми нашими поступками. И конечно, он был постоянным психологическим фоном нашего нравственного и интеллектуального бытия»
