Спейд с видимой скукой, но вежливо выслушал эту тираду и выпустил дым изо рта.
— Лучше бы и доктор философии не сказал. Однако давайте поговорим о черной птице.
Гатмэн расплылся в улыбке.
— Давайте. — Он сощурился, и глаза его тут же утонули в складках пухлых щек. — Мистер Спейд, вы представляете, сколько денег может высидеть эта птичка?
— Пока нет.
Толстяк наклонился вперед и доверительно положил розовую пятерню на ручку кресла Спейда.
— Так вот, сэр, если я назову вам даже половину суммы, — клянусь Богом, вы скажете, что я лгун.
— Не скажу, — улыбнулся Спейд, — даже если подумаю. Но если боитесь назвать сумму, раскройте секрет птички, а я сам подсчитаю возможные барыши.
Толстяк расхохотался.
— Вы не сможете, сэр. Для этого нужен опыт обращения с подобными вещами, а в данном случае… — он сделал паузу, — прецедента не было. — Внезапно он перестал смеяться и уставился на Спейда с той пристальностью, за которой угадывалась некоторая близорукость. — Позвольте… если я правильно понял, вы хотите сказать, что не знаете секрета черной птицы? — изумленно спросил он.
Спейд небрежно стряхнул пепел с сигары.
— Я знаю, как она должна выглядеть. Знаю, что она представляет большую ценность для некоторых людей. Но не знаю почему.
— Она вам не рассказала?
— Мисс О’Шонесси?
— Да. Симпатичная девушка, не так ли, сзр?
— Угу. Нет, она ничего не говорила.
Глаза толстяка превратились в узкие темные прорези.
— Странно, ведь она должна знать… — невнятно пробормотал он. — И Кейро тоже не счел нужным посвятить вас в эту тайну?
— Вы очень проницательны. Кейро жаждет купить ее, но не делится своей информацией.
Толстяк облизал губы.
— Сколько он вам предлагает?
— Десять тысяч долларов.
Толстяк презрительно расхохотался.
— Десять тысяч, и, обратите внимание, не фунтов, а каких-то жалких долларов! Да-а! И что вы ответили?
— Что охотно получу десять тысяч, если принесу ему эту птицу.
— «Если!» Хорошо сказано, сэр. — Толстяк наморщил лоб. — Но они должны знать! — пробормотал он себе под нос. — А вдруг нет? Как по-вашему, сэр, им известен секрет нашей пташки?
— Здесь я пас, — Спейд развел руками. — Кейро темнит, а мисс О’Шонесси клянется, что не знает, — хотя я убежден, что она лжет.
— Понятно. — Толстяк задумчиво почесал голову и нахмурился. Он поерзал в кресле, насколько позволяли его габариты, закрыл глаза, потом внезапно широко раскрыл их и обратился к Спейду:
— А может быть, они и в самом деле ничего не знают? — Складки разгладились, и лицо его приняло одухотворенное, счастливое выражение. — Понимаете, что это значит, сэр?! — крикнул он. — Это значит, что я один во всем нашем светлом и прекрасном мире посвящен в тайну птицы!
