— Повтори-ка еще раз!
Жена Фицека, урожденная Берта Редеи, еще ближе склонившись, шепотом повторила свои слова. Фицек сразу забыл Франца-Иосифа I, короля Венгрии, императора Австрии, герцога Галиции и Ладомерии и т. д. и т. п. и выругался следующим образом:
— Ну, сопливый бог, только этого еще не хватало! Опять влопались!
Наступила тишина.
Жена вынула из корыта-люльки самого маленького Фицека и дала ему булку, намоченную в чае. Мастер сел рядом с подмастерьем, взял старые, ожидавшие починки башмаки, натянул их на колодку и глубоко вздохнул:
— Эх, господи боже, и зачем только есть у бедного человека…
Подмастерье Иштван Сабо, долговязый стареющий человек, обильно высморкался, вытер руки о свои вымазанные клейстером штаны и свернул самокрутку.
— Ну что, хозяин, приехал король? — спросил он, послюнявив бумагу.
Фицек ответил не сразу.
— Приехал! — бросил он коротко.
— Достойно встретили?
— Встретили.
— А песня как, удалась?
— Удалась.
От этих кратких ответов Иштван Сабо расхрабрился:
— А долго останется здесь старый хрыч?
Но ответа не получил. Оба начали работать. Сабо зажег спиртовку, положил на нее урезник и стал намазывать подошву черным воском.
Открылась дверь. Отто, сын Фицека, пришел из детского сада. Он хотел спеть выученную сегодня «Королевскую песню», но мастер с криком: «Убирайся отсюда!» — прогнал его в комнату. «Комнатой» называлась задняя половина каморки, отведенная под жилье. Затем Фицек положил ботинок на верстак, встал и отряхнул фартук. Некоторое время он ходил взад и вперед, повесив нос, грызя усы, и наконец заговорил:
— Берта, слышишь?
— Что?
— Вот тебе полтора форинта. Завтра утром оставь всю работу — ребят покормлю я, — садись в поезд и поезжай в Казинцкую баню.
Жена молча слушала.
— Дай полфоринта да смотри не смей экономить, поняла? Дай полфоринта массажистке, скажи, чтобы не жалела, чтоб наперла, как может. И ты не жалей! Поняла?
— Да!
— Потом прими горячую ванну. Какую только стерпишь. Пока не станешь как вареный рак.
— Понимаю.
Жена Фицека взяла деньги и на следующий день рано утром, закутавшись в большой платок, поехала в Пешт.
Вернувшись, она, следуя совету мужа, два раза спрыгнула со стола, причем во второй раз так расшибла себе ногу, что расплакалась. Фицек разозлился, но все-таки уложил ее в постель. Отто получил здоровенную затрещину за то, что хотел пойти на улицу. Мать взяла плачущего мальчика к себе.
— Ты что ребенка обижаешь? Он разве виноват?
В довершение всех бед Иштван Сабо в эти же дни обратился к мастеру:
