— Сработала, вона, попалило изрядно. Снимите вы эту пакость. Все одно толку мало. Чувствительность-то, чай, снизили, — негр присел на корточки и сунул палец под браслет. — Но ничего, поработаем, глядишь, и сделаем человека.
— Скорее бы, — маг тоже подошел.
Он ступал мягко, осторожно, но все одно двигался громче этого вот, с хлыстом.
— Времени почти не осталось.
— Ничего. Сколько есть, а все наше. Водицы ему дайте, и пусть передохнет, подумает.
На Миху вылили ведро воды.
Хорошо.
Пить хотелось жутко. Убивать тоже. Но пить — сильнее.
Верховный разглядывал шкатулку. Обыкновенная. Ладони две в длину, ладонь в высоту. Дерево, покрытое лаком. Ни резьбы, ни инкрустации. Только хитрый замок поблескивает, так и манит открыть.
Открыть можно.
Верховному. И человеку, которому тот доверит дело столь важное.
Верховный поморщился. Больше всего ему хотелось шкатулку эту сжечь, а пепел развеять у подножия пирамиды. Но он давно уже научился справляться с собственными желаниями. А потому лишь откинул крышку да сухим пальцем провел по одинаковым кругляшам камней.
И вновь же, ничего-то в них нет.
Обыкновенный горный хрусталь, которого в Империи изрядно, только гранить его не стали, но отшлифовали. И сделался хрусталь серым, нехорошим. Такой и в руки брать неприятно.
В дверь поскреблись.
— Заходи, — велел Верховный, не сомневаясь, что и тихий голос его — уж третий день как ныло противно горло — будет услышан.
И не ошибся.
— Я принес теплого молока, — произнес Нинус, глядя в пол.
Тихий.
Смиренный.
Умный, иначе не продержался бы столько. Опасный. И невидимая рука сдавливает горло.
— Благодарю, — Верховный провел по пустым кристаллам. Наполняясь божественной силой, те меняли цвет. Одни становились ярко зелеными, ярче драгоценных изумрудов, другие полыхали алым, третьи делались черны, что первозданная Бездна.
Нинус отпил глоток из кубка и лишь затем подал Верховному.
— Вам не нравится это? — позволил он себе вопрос, как-то уловив, что Верховный пребывает в подходящем для беседы настроении.
— Не нравится.
— Но и отказаться мы не можем? — он ступал почти беззвучно. Босые ноги его с одинаковой легкостью скользили, что по камню, что по драгоценным коврам.
— К сожалению. Император сказал свое слово.
Молоко, смешанное с топленым жиром и медом, имело тот отвратный привкус, который долго потом не сходил с языка.
— Присядь, — велел Верховный.
И Нинус поклонился. Он опустился на ковер, растянувшись в позе покорности.
— Не надо. Не сейчас. Я знаю, что с тобой беседовал Император.
