была представлена дефиниция типа, который, используя такое знание, был способен предвидеть, контролировать и управлять ходом событий и реакциями на них (
инь и
ян в мире форм и существ), по ту сторону неподвижного и имперсонального начала, чью природу он воспроизводил. Следовательно, можно определить такой аспект даосского «недеяния» как способность не оказываться на одном уровне с конечными, преходящими силами или вещами. По аналогии вспоминается принцип японской борьбы, согласно которому «силе никогда не противопоставляют силу, но опрокидывают противника, используя только его силу» (К. Пуини).
[68] «Настоящий человек» не действует, он отступает, отходит, сгибается, чтобы действовать особым образом, то есть совершать истинное деяние, которое Лао-цзы называл победой без сражения, соединением без узлов, притягиванием к себе без призыва или движения. В отдельных случаях он также упоминал о магии, когда
у-вэй относилось к неуловимому действию по отношению к тому, что является ещё слишком «слабым» или «мягким», чтобы предотвратить его преждевременное развитие, приостановить или повернуть его в желаемое русло, и что профану могло бы показаться просто естественным. В этом смысле в
Дао дэ цзин говорится о триумфе слабости над силой, малого над большим, мягкого над твёрдым, а также используется образ воды, способной принимать любую форму и не имеющей себе равных в разрушении твёрдого и жёсткого.
Кроме учения об у-вэй, в связи с понятием «настоящего человека» также рассматриваются (хотя и не лишённые противоречий) два возможных способа его воплощения. Первый из них можно было бы назвать типом неизвестного посвящённого. Сыма Цянь писал: «Адепты учения Лао-цзы в особенности заботились о том, чтобы пребывать в безвестности, не имея ни имени, ни славы». Ещё одно высказывание: «Тот не Мудрец, кто оставляет след». «Настоящий человек» может отождествляться с самым обычным человеком, в том числе с самым презренным человеком, казалось бы, лишённым знаний, способностей, практичности, культуры, честолюбия, послушно плывущим по течению, ничем не выделяющимся, заурядным: в его повседневной жизни и в его поведении никак не отражается и не проявляется его истинная глубина. Этот непроницаемый тип посвящённого может показаться – и до определённой степени, действительно, представляется – специфически дальневосточным, однако он может встречаться также в других традициях, в частности, в Махаяне и исламе, затем в западном герметизме и розенкрейцерстве. Таким образом, описание «настоящего человека» у Лао-цзы становится антиномичным, он отрицает существующие ценности и нормы, «малые добродетели», общепринятые правила, по аналогии с ним на память приходит исламский тип суфиев, так называемых Маламатия («заслуживающих порицания»), могущих обладать высоким, но скрытым достоинством, или тибетская легенда о Наропе, которому не удалось найти учителя Тилопу
