Война давным-давно кончилась, а ты вздумала мобилизовать мирных жителей Линца и окрестностей вместе с их плавательными кругами и крышками для унитазов именно сейчас, когда такая жарища, и они едут купаться, они же просто родились и живут здесь. Они не виноваты, что в этой войне твои истоки, твоя история, твоя античность, а ты ездишь туда-сюда и платишь за это всего пять-шесть дней, этим остатком года, и не будь войны, не было бы у тебя твоей истории со всеми причитающимися ей мотивами, ты словно из головы Зевса родилась, во всеоружии и полном боевом облачении, но с уязвимой пятой.
Потом мы ехали через Линц, Дунай, сверкающий на солнце, ослеплял меня на каждом повороте, настроение было хорошее, то ли потому, что вокруг дома красивые, то ли я велела себе любоваться попутными видами. А может, просто хотела разрешить себе потом говорить: Линц – красивый город. Много симпатичных молодых людей, входят, выходят, такие вместо армии на альтернативную службу идут, моя белая гвардия. Или все они тут в мемориалах работают? Замок на горе, Дунай, водитель автобуса, которому так нравится нас везти и который мне сказал, вы, барышня, поближе ко мне держитесь, отсюда, спереди, лучше видно, он мне покажет, где сойти, а я думала, как странно, что в этих долинах, таких милых и уютных, уничтожали людей, словно в Сибири, где стужа и пустошь без края и конца, это было в порядке вещей.
В голове моей пересеклись две цитаты, которые я раньше очень любила, прежде, когда еще была молода, когда любила цитаты и верила, будто знание литературы способно подарить сказочные три жизни: «Рукописи не горят» и «Письма всегда доходят по назначению». Две эти фразы помогали мне надеяться, что все на свете только вопрос толкования и ничто не пропадает без следа, но сейчас они показались мне лишь броскими тщеславными благоглупостями, липким сиропчиком прекраснодушных намерений, может, просто оттого, что здесь такая жара. Я смотрела в окно и видела желтоватые поля, мягкие цвета и текстуры ландшафта. Лучше бы эти цитаты употреблять по отдельности, думала я, но я уже сгребла их вместе, чтобы оставить валяться на этих лугах и долах вместе с терпким их послевкусием, ведь рукописи горят получше дров, а письма то и дело пропадают, если их вообще еще кто-то пишет, а даже если письма доходят, их понимают превратно, почти всегда, особенно электронные.
Я пытаюсь сосредоточиться на исторических материях, в конце концов, я в Маутхаузен еду, но тщетно, я думаю об облаках и полях, о ярких красивых платьях, о цветах, а история, прошлое, былое – ах, понятия не имею, это всё такие материи… Из них многое можно пошить. Исторические материи для меня – это парча, атлас, креп из Китая, как назвали его во Франции, или, как мы тогда по-русски говорили, просто
