Мягко стелется под колеса брички пыльная дорога, а вокруг желтая выжженная степь, высокое прозрачное небо, воздух, остекленевший от зноя и тишины, стрекотание сверчков и кузнечиков, от которого тишина еще оглушительнее; время от времени останавливаются отдохнуть на берегу какой-нибудь подступившей к дороге речки, в зеркале ее чуть смазанные неровным по мелководью течением повторяются голубое небо, в котором, бесшумно взмахивая крыльями, пролетает птица, купы прибрежных верб, заросли камыша; вдруг вдали на горизонте покажутся крыши домов, белая колокольня — сердце бьется сильнее, чудится, что там, на другом конце степи, ждет человека новая, неведомая и непременно счастливая жизнь…
— Проведать бы, нет ли где поблизости кузницы, — задумчиво молвит возница, сворачивая с тракта на проселок.
А пока куют лошадей, одна из попутчиц охотно объясняет:
— Вот и отправилась в Петербург сынка проведать…
Хозяйка на постоялом дворе предлагает радушно:
— Отведайте, господа хорошие, наших щей.
Случившийся тут же странник старичок с привычной готовностью принимается за рассказ:
— Поведаю вам, государи мои, историю жизни моей…
Повозившись на лавке, устраивается поудобнее и начинает:
— Не изведав горя, не узнаешь и радости…
Слова тревожат Даля. Это его слово — «тревожат»: он сам о себе сказал, что тревожат, покоя не дают. Даль в словах точен: поначалу, до поры, должно быть, не рассудок, не разум откликается на звучащую вокруг речь народа, поначалу тревога, беспокойство, смущение отвечает ей, побуждает тянуться душой к этой народной речи, вслушиваться в нее.
…Солнце быстро спускается по заголубевшему небу, из ослепительно белого, будто расплющенного ударом кузнечного молота, становится огненным, потом, остывая, малиново-красным четким кругом, сползающим за край степи. Сверкнув, исчезает последний багровый уголек, яркая полоса заката сужается понемногу, блекнет, будто размывается или выветривается, что ли, становится палевой, но опять ненадолго — вот покрывается пеплом, тускнеет, а с востока надвигается, поднимаясь и все шире захватывая небо, лиловая тьма. Степь за обочиной еще пахнет теплом и созревающими хлебами, но воздух быстро свежеет; скрип колес, человеческие голоса в густеющей прохладной темноте звучат резче. Прохлада сначала пьянит, потом нагоняет сладкую дремоту. Но недаром пословица сложена: «Дома рука и йога спи, в дороге и головушка не дремли». Повозка останавливается качнувшись. Даль от неожиданности открывает глаза — и тут же снова задремывает. Слышит сквозь дрему, кто-то распевно спрашивает возницу:
