Топорков рывком открыл калитку, нагнувшись, чтобы не задеть ветки вишен, шагнул во двор. Вроде бы все, как прежде: дом, сарай, бочка с дождевой водой возле крыльца, слева — огородные грядки. В шлепанцах на босу ногу Маша снимала просохшие простыни с веревок; она как потянулась за бельем, так и застыла, увидев мужа. Топорков, обмякнув, еле волочил ноги — подошел к жене, осторожно положил руки на округлые плечи. Он пристально рассматривал ее: в цветастом халатике, бечевка с бельевыми защипками лежала ожерельем вокруг шеи и на груди, исчезли легкомысленные ямочки на щеках; на лице, белом, с редкими веснушками, — ни кровиночки, будто выпиты они по капле, зло и неожиданно. Топорков встряхнул ее, стараясь пробудить в ней прежнюю радость. Обычно, встречая мужа, Маша летела с крыльца навстречу, обнимала и пунцово алела. Он чувствовал твердую полную грудь и смущенно, подавляя вспыхнувшее желание, бормотал невразумительно бестолковые слова, и не было его счастливей.
Сейчас в глазах жены было недоумение, немой вопрос — неизвестно к кому. И возбуждение Топоркова прошло, все вокруг потускнело. Понурившись, он бесцельно побрел по двору, в тесном закутке дровяного сарая опустился на чурбак.
Пахло опилками, сосновой и березовой корой, сладкой лесной влагой, испарявшейся из сохнувших дров, еще горше теснило в груди, и Топоркову до слез стало жалко себя.
Сарай, крытый листовым железом, жарко дышал, и Топоркову показалось, что он едет, как обычно, в машине, опущены боковые стекла, и так же горячо от разогретого двигателя, так же бесчисленные запахи леса и песчаной дороги гуляют в кабине, и он свободен, радостен, беспечен: лишь на миг, но Топорков все же ощутил себя прежним, и тем яснее стало огромное расстояние, разделившее его жизнь на две половинки — до и после.
Закрыв глаза, он молча кусал губы.
Из этого состояния Топоркова вывели слабые ручонки сына, цеплявшиеся за рубаху, и детский лепет, совсем рядом:
— Па-па... Мама кушать зовет...
Топорков подхватил сына, потер подбородком ему по щеке. Тот, поддаваясь игре, восторженно завопил:
— Борода колючая!
Зарывшись лицом в детскую рубашку, Топорков, спотыкаясь, вышел из сарая. Он чувствовал, что правильное решение — его решение! — должно прийти, оно здесь, надо только строго спросить самого себя — тверд ли ты, крепка ли твоя закалка, не сломаешься?..
Он поднялся на крыльцо, поставил Петьку на ноги, легонько шлепнул ниже спины:
— А ну, живо мыть руки!
