Лебеденко отбросил обушок к стальной тумбе крепления. Ниша была готова. Он перевернулся на спину, выгнул свое большое тело и протрубил:
— Гуляй, хлопцы!
Комбайн вошел своим баром в нишу. Железные зубья прикоснулись к пласту. Ткаченко включил двигатель, и махина обрушилась на черный камень. Оросительная установка выбрасывала из бара фонтан воды, сбивала мельчайшую пыль, но, неуловимая, невесомая, она все же проходила сквозь водяной заслон.
Ткаченко закрыл респиратором нос и рот. Он твердо взглянул на Лебеденко, не желая уступать своего места. Началась еще одна смена. В узкой прорези лавы, под трехсотметровым покровом земли, в сырости, в пыли, в грохоте начал Ткаченко одну из своих последних смен.
Он шел по черному лесу. Миллионы лет стояли перед ним в этих каменных лесах. Миллионы лет лежали в пласте деревья и цветы, яблони, вишни, тополя и клены, — какими они были в ту пору. Они распускали почки, расцветали и шумели листьями на ветру. Они что-то говорили безлюдной земле, росли и умирали.
Но разве можно было это объяснить?..
Лебеденко не тронул комбайнера. Его позвали к телефону, и он оставил Ткаченко в покое.
«Товарищи! — хотел сказать Морозов бригаде. — Впервые за два месяца нам представилась возможность доказать, что наше отставание — это случайность. В нем виноват проклятый аргиллит, залегающий в кровле, из-за него у нас бывают обрушения, но нашей вины в том нет. Честь шахты — в наших руках. У Грекова авария. Мы должны сделать все, чтобы обеспечить выполнение общешахтного плана».
Но произносить эту речь не пришлось. На участке был стройный порядок, ничем не напоминавший утреннего безобразия. И прекрасная речь сжалась в один вопрос, обращенный к Лебеденко:
— Михалыч, твои знают про Грекова?
— А как же! — браво ответил Лебеденко. — Бригада идет в штурм!
Штурм не штурм, но уголь ровно хлестал из грузового люка.
— Сколько отгрузили? — спросил Морозов.
— Тонн двадцать. — Лебеденко повел лучом своей лампы в сторону Кердоды. — Эй, сказитель! Сколько там?
Кердода показал семь пальцев и прокричал, точно подумал, что его не поймут:
— Семь вагонов!
Лебеденко почесал свой горбатый могучий нос, оставив на серой коже светлую полоску.
— И четырнадцать тонн неплохо, — уверенно заключил он. — Очень даже неплохо.
— Похвалился? — сказал Морозов. — Теперь показывай ходок. Без твоей хозяйственности нам труба.
Но, разговаривая с бригадиром панибратски и думая, что тому это должно нравиться, Морозов не знал, что унижает бригадира и затрудняет этим свою работу. Сейчас почти все на участке зависело от Лебеденко.
