Отсылая арестованного в крепость, неторопливо написал:
«Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывать рук; без всякого сообщения с другими. — Других еще не было, но император точно знал — будут — Дать ему и бумагу для письма, и что будет писать ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно».
И снова чуть было не спутал хорошо продуманное Левашов. Притащил Горского. Тот не был интересен императору. И допрашивал поляка сам Левашов.
— Заговор! Заговор! — между тем, бравируя своим возбуждением, сообщал Николай брату Михаилу. — Я же говорил — заговор.
Генерал-адъютант Чернышов, находясь тут же, согласно и уверенно подтверждал:
— Заговор тайного общества!
— Тайного! — Николай высоко поднял ладонь, благодаря находчивость генерала. — Тайного общества! Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, божьей милостью, я буду император!
Всю ночь Николай не сомкнул глаз, а в восемь утра был на Дворцовой площади. Его чистокровный текинец, чуть забирая, шел боком, поигрывая каждым мускулом. Ездок горячил коня.
Площадь, превращенная в бивуак, кишела войсками. Полки, стремительно строясь, встречали императора.
Он обращался к войскам, снова, как и вчера, любуясь и радуясь своим произношением, скороговоркою и сочностью языка.
Остановившись у саперного батальона, он снова пережил вчерашнее, когда, возвратившись с Сенатской площади, обратился к ним со словами:
— Братцы! Если я видел сегодня изменников, то с другой стороны видел также много преданности и самоотверженности, которые останутся для меня всегда памятными.
А спустя он вышел к саперам, камердинер вслед за ним вынес великого князя Александра. Показывая им своего Сашу, Николай, глотая слезы и не скрывая их, выкрикивал:
— Я не нуждаюсь в защите... но его... я... вверяю вашей охране.
Николай допрашивал. Из крепости писал Рылеев, и его снова привозили на допрос.
Семнадцатого декабря арестован князь Одоевский. Император припомнил ему караул в ночь на четырнадцатое. Отправляя в крепость вместе с допрошенным Пущиным, привычно написал «заковать в железа», но, подумав, зачеркнул.
Нынче он был милостив. Вызвал казначея своей конторы, распорядился:
— Николай Давыдович, из наших личных средств отошли три тысячи рублей в дом Американской компании в руки Рылеевой...
Брун, отпетый скупердяй и дока в любой бухгалтерии, болезненно скривил маленькое сухое личико, так ему было жалко императорских денег.
