Что тут началось!.. Парни «заржали», девчонки захихикали, один демонстративно чихнул, другой пожаловался: «Вы нас заиками сделаете, Виссарион Агапович!»
— Тише, говорю! Не слышите? Я говорю вам — тише! — Щеки у Корецкого порозовели, глаза сделались горячими, он вскочил на ноги. — Вы где находитесь? Вы забываете, где находитесь. Отцы и матери послали вас сюда, в учебное заведение, чтобы стали людьми. А вы? Вы дармоеды, понимаете, и тунеядцы! — Взгляд его метался с одного лица на другое, руки вздымались кверху. — Вы не живете, вы коптите небо! Вы измельчали, у вас нет ни идеалов, ни стремлений. Мозги ваши сохнут под вой и мяуканье магнитофонов. Праздность и лень, словно ржа, разъедают вам души (шахматисты забыли про шахматы, морской бой прекратился, влюбленный мальчишка простовато открыл рот)... А на кого вы похожи внешне! Длинноволосы! А манеры?.. Я уж не говорю о манерах. Вы деградируете, катитесь на дно, и я вижу — да! я вижу, — как постепенно вы превращаетесь обратно в хламидомонад!..
Неожиданно зазвенел звонок.
— Ага, звонок... — осекся Виссарион Агапович. И помолчал, видимо, собираясь с мыслями, пожевал губами и заскрипел в обычной своей манере: — Ну что ж, товарищи. На дом возьмите вопросы, которые я вам продиктовал в начале урока...
«Черт знает что такое...» — опять думал Глеб, покидая аудиторию. Снова его разбирал какой-то нервный, бестолковый смешок, а фигура Корецкого в его представлении сделалась еще более нелепой, непонятной.
«Может, ему надоело преподавать, учить, вообще возиться со студентами?.. — размышлял Глеб, шагая домой. — Отсюда эта монотонность, этот «скрип», безразличие к аудитории... Ну а студентов одолевает скука от такого безразличия, от такой монотонности... Но они знают, что Корецкий, если его хорошенько вывести из себя, может стать интересным. Вот они его и выводят из себя... Их даже не смущает то, что, разъяренный, он ругает их же самих. Им нравится, что он во время ругани преображается, оживает... Но вся беда в том, что Корецкий-то сердится всерьез, он-то «заводится» не на шутку... Конечно, он постарел, устал, утратил что-то с годами. И самое, пожалуй, страшное то, что он утратил чувство юмора, способность посмотреть на себя со стороны... А в преподавательском деле без этого, видно, нельзя. Никак нельзя!..»
Разлад между Корецким и студентами становился все заметнее, все глубже, и в конце учебного года наступила неизбежная развязка.
