Вчера передавали по радио поэму Аполлона Майкова «Ловля рыбы». Сегодня все вышло у меня по Майкову, сон в руку. Поймал на Ландозере черных больших окуней. Днем будто кто мне шепнул: надо идти на Ландозеро. Не кто-то с летающей тарелки, а Михаил Цветков, кагэбэшник, сын деда Михаила, ныне покойного, рассказал, как идти. Так точно и вышло.
Ландозеро — это мне подарок. Сколько живу, ни разу не сподобился сойти с тропы, ломиться палым лесом, взойти на горку... Озеро дожидалось меня, никто на него не хаживал — черноводное, елями обросшее, большое, как все в Вепсовской тайге, дикое-дичайшее, бобрами обжитое. Березы у бобров в воду повалены, береста вся зубами сгрызена-сглодана; тут же берестяные завитушки — беги, зажигай костер.
В избе теплынь. У печки на сене спит моя Песси на спине, задрав кверху лапы, прижавшись хвостом к теплу. Славно! Еще один денек счастья!
«Местность у нас горбатая, горбина на горбине. Кто знает, говорит, что хребтина самой высокой горбины имеет отметку 300 метров над уровнем моря, в Балтийской системе координат.
У нас, как всюду, есть все знающий человек. Впрочем, найдется и ничего не знающий...»
Такое начало я придумал для повести о наших местах, с вымышленными героями, и прототипов героям выбрал, и заголовок: «Местность»... Но повесть не пошла, поскольку жить-то все же интереснее, нежели вымышлять про жизнь, пусть даже «над вымыслом слезами обольюсь...»
Погасло электричество. Пишу со свечой. День вышел больной, маялся животом, ничего не мог делать. Лежал, читал «Русскую идею» Бердяева, все более раздражаясь бесплодностью ухищрений мысли. Всё Гегель, Гегель, Гегель, всё Толстой, Достоевский — ну, ладно... Все высказанные мысли, все изреченные максимы упираются в стену Кремля, где правил бал маленький, щербатый инородец... Знать то, что было, приобретает новый смысл, когда знаешь, что вышло. Из этого? Из другого? Но из чего? Что вышло? Что будет?
Нынешняя моя деревня не дает уединиться, сосредоточиться. Не дает.
Горит моя свеча,
понурилась изобка...
Продолжает дуть юго-запад, шелоник, ветер, наносящий облака с дождями. Хмуро, холодно. Завтрак варил на костре. С начала приготовления оного до момента съедения — два часа. Завтрак вобрал в себя множество операций. С чего начинается завтрак в брошенной деревне Нюрговичи у старого одинокого человека? Взял топор, слазил на крышу хлева, пристроенного к избе, отклячил бывшую стропилу, снес ее на козлы, отпилил полено, мелко расколол, зажег костер из щепок и лучин. Повесил над костром на тагане кастрюлю с картошкой, чайник. Пошел нарвал зверобою , погрузил его в чайник...А вода? За водой спустился по крутосклону к озеру, принес два ведра. Костер себя вел, как всякая женщина: требовал к себе внимания, тщания, понимания природы горения. Как только я отвлекался от костра и подкладывал не такие, как надо, чурки, костер остывал, погасал. Так было долго, но наступил и миг торжества: паром окуталась картошка, засмуглел чаек. Дуже добже. И полетела душа моя в рай.
