И был второй день, прошедший под знаком закона подлости. Из гостиницы меня выселили, поскольку прибыли финны. Девушка-эстонка объявила мне об этом с нескрываемой ненавистью. Бродить по кривым улочкам Таллина сделалось как-то одышливо-тяжело.
Навстречу попалась счастливая пара, говорящая по-английски. Такой же беспечно-счастливой пары, говорящей по-русски или по-эстонски, в Таллине 80-го года я не встретил ни одной. Я зашел в узкую щель, вырытую в горе, и там, в потемках, в смраде подземелья выпил рюмку глинтвейна. Идти было решительно некуда. Слоняясь по одним и тем же улочкам, наконец обрел площадь, на ней ресторан «Старый Тоомас», тоже в полуподвале. Долго сидел, испытывая комплекс моей национальной неполноценности в чужой стране. Официанты обращались ко мне по-эстонски, на мою русскую речь не реагировали. Положение становилось пиковым, пора уходить, но что-то удерживало. То есть некуда было идти — до вечернего поезда.
Официант привел ко мне за столик двух юношей: один был лохмат, как нечесаный пудель, другой опрятен. Взяли заказ у всех троих, впрочем, юноши заказывали по-эстонски. Мне первому принесли водку. Я разлил ее в три рюмки. Юноши потеплели ко мне. Они оказались телефонистами. Пожаловались на то, что сейчас Таллин «подчищают, подмазывают к Олимпийским играм — снаружи, а за фасадом, во дворах все остается, как было. Они сказали, что во дворах «пахнет кошками». Вот ведь какие привередники: им не нравится, что «кошками пахнет»; попробуй найди у нас в Питере юношу, заботящегося о таких пустяках.
Накануне Леннарт Мери мне говорил, что Таллин утратил свой старый исконный запах: раньше он пах яблоками и копченой салакой.
Опрятный сказал, что где-то видел меня: «Я думаю, что где-нибудь по кабакам». Понятно, что я отвел эту лестную для меня версию, предположил, что он видел меня вчера по телевизору, на вечере Ааду Хинта. Ну да, так и есть. Молодые эстонцы полюбили меня еще больше. Я немножко поплакался им на то, как со мною обошлись в их прекрасном городе. Эстонцы сказали, что виноваты живущие в Таллине русские, неправильно себя ведут, обнаглели, и приезжие тоже, особенно москвичи. А ленинградцев они любят, просто души в нас не чают. Лохматый достал откуда-то снизу из штанов бутылку, наливал в быстро опорожняемый графинчик. Мы изрядно поднабрались. Лохматый сказал, что у его жены завтра приемным экзамен в пединститут. Я его пожурил, что в такой ответственный момент он придет домой пьяный.
