Искусство Шукшина, оставшись без Хозяина, заняло место на полке, замкнулось в себе. Оценочные баллы превосходной степени, высшие премии пришли после смерти. Даже и золотой дождик пролился, так нужный живому — для независимости.
Теперь Искусство Шукшина затворено на замок.
Наступила пора предательств. Похвалы и предательство ходят вместе. И подкуп: женщину можно купить, если она не знает, что служение мужу от Бога, если не помнит, как служили русские женщины тем, кто нес в себе Божью искру. Купили жену Шукшина Лидию Федосееву, взяли за ней приданое: дом Макарыча — не стены, а дух живой творящего Художника, его наследие, незаконченные труды писателя, его архив.
Сама-то Лидия понимала, это она мне сказала: «Хочешь понять Васю, прочти внимательно „Я пришел дать вам волю“. Это он про себя написал». Ну вот. А поставить фильм ему не дали. И женою распорядились.
Однажды Шукшин прислал мне в журнал «Аврору» рассказ начинающего тогда Макарова, с горячей рекомендацией напечатать, с оговоркой: «Не хочу отдавать толстым московским боярам». Он покусился на косное боярство, жирующее на теле народа, меняющее по обстановке обличие, фразеологию, но насмерть стоящее за собственный интерес. И свое получил.
Живя в доме Шукшина, я думал: мог бы русский человек вот так владетельно войти в этот дом, как вошел в него М.? Поверх житейского, семейного, мужского, женского, мосфильмовского — есть же что-то высшее, общее, святыня, национальное достояние? Чтобы решиться войти в дом русского мастера, по-хозяйски сесть за его стол с недописанным рассказом, надо иметь в себе некий Дантесов комплекс, быть чужестранцем в стране обитания. Господи, помоги нам бедным!
Сегодня был с мамой на кладбище. Железная, из железных прутьев сваренная пирамидка на могиле отца поржавела. Могила заросла дикой травой. Мать рыхлила землю цапкой, посадила маргаритки. Мама худа, стара, без признаков телесной жизни, жива духом единым. В глазах у нее ясность ума и души.
Кладбище разгорожено, оградки впритык, образовались на кладбище как бы квартиры, кварталы, городищи. И всюду имущественное неравенство: есть могилы-люкс, с мрамором, столами, скамейками, дорожками, посыпанными песком. За столами сидят, выпивают. Тенисто, в меру тепло, отрадно. Кладбище успокаивает, примиряет каждого с самим собой. Даже такая диалектическая духовная особь, как я, несущая в себе два разноименных генетических начала: отцовское плотское, материнское идеальное — даже и я как будто обрел в себе божеское смирение. Сколько ни ерепенься, ни колготись, ни греши, ни рыпайся, все равно будешь тут, и будет пахнуть цветущим барбарисом, и будут белые маргаритки, розовые маргаритки. И высохнут слезы.
