9 октября 1985 года. Прошли Городец, по левому борту. Наша всезнайка сказала что-то про Китеж, но я не уловил сути: голос разносило по Волге, суть не совпадала с зачитываемым текстом.
Волга здесь полноводна, стало больше неба над головой. Но советские люди впрягли-таки Волгу «в работу на коммунизм»: природные берега затоплены Горьковским водохранилищем. Далеко вверху Ярославль, а мне с ним все не расстаться...
Стоит в сем городе на камне Федор Волков — щеголь... Царица Елизавета, прослышав об учиненном в Ярославле лицедействе — впервые в царстве Российском, — повелела лицедеев доставить в Петербург. Устроили смотрины... Из медвежатников выбрали одного Федора Волкова, остальных отправили по месту жительства — в медвежий угол. Федора выучили манерам европейского лицедейства. Для учения одного лицедея и прочих выбранных изыскали дом на Васильевском острову... Александра Павловна ознакомила нас с императрицыным указом: запустить в сей дом сначала триста котов, искоренения тамошних крыс ради... Мы опять посмеялись. Ну правда смешно...
Тут же поплакали, у Ярославского вечного огня. Александра Павловна рассказала о том, как привезли в Ярославль несколько тысяч ленинградских блокадных детей (среди них Володю Торопыгина), как отдали ярославские бабы детям свои фуфайки, с чего началось возвращение детей к жизни — с первой дозы тепла.
И еще был Ярославский художественный музей, в нем Константин Коровин, 12 полотен (выставлено шесть), импрессионистического коровинского периода. Коровин — ярославец, так же, как Некрасов, Собинов, первая космонавтка Терешкова. Его парижские работы привезла в дар Ярославлю парижская подруга художника. На одном полотне Коровина — Париж, живой, с дрожащим, рассеянным светом, с парижским серебристым воздухом, пятнами, бликами, как у парижан: Моне, Писарро, Сислея...
На прощанье Александра Павловна опять поклонилась нам в пояс, тряхнула «кистями» своей белой шали. Прошла мимо Балахна. Наша всезнайка сказала, что «Балахна» то ли потому («одни считают»), что солевары Городецкого Усолья били челом Петру I: соль ест кожу, нет мочи терпеть. Петр будто бы распорядился одеть солеваров в белые балахоны, отсюда и Балахна. То ли потому, что в низовьях Волги есть татарская Блахна, тоже с солью. И вот...
На Волге сидят рыбаки в своих лодках. Леса по берегам стали липовые, собственно, не леса, а купы дерев на равнине — наша волжская пампа.
День такой ясный, с ветерком набегающим... Зеленоглазая женщина полулежала в шезлонге на верхней палубе, почему-то лицом не к солнцу, а к дыму из трубы идущего в кильваторе «Владимира Ильича», теперь привязанного к «Алексею Суркову» до самой Астрахани. И так вольготно на Волге, даже кажется, что слово «вольготно» от одного корня с «Волгой» — состояние души человека, плывущего по Волге, на лодке или суперлайнере. Хотя у Даля «вольготно» восходит ко «льготе»: облегчать себе произвольно обязанности, отлынивать от работы.
