— Продай, большой денег буду давать.
— Сколько? — спросил я.
— Две копейка царских, — пояснил Поль.
— Бери, завтра еще принесу.
Это был мой первый денежный заработок. Прибежав домой, я сразу передал деньги маме.
На второй день я наловил десяток крупных раков и получил уже три копейки.
Вскоре, однако, француза отправили домой, и мой заработок кончился. По рассказам пристаньских рабочих я узнал, что Поль попал в список «неблагонадежных иностранцев» за связь с «беглыми».
— Политикан, — озираясь, говорили о нем торговки и чиновники пристани. Мне хотелось возразить: «Какой он «политикан», обыкновенный человек, ничего в нем не было страшного, и деньги за раков давал по-честному», — но спорить со старшими нельзя, за это уши надерут, и жаловаться некому.
Понятие о «политиканах» и «беглых» в ту пору укладывалось в моей голове рядом со сказочными разбойниками. Между тем грузчики на приемных пунктах все чаще и чаще упоминали о каком-то призраке, что бродит по Европе, о смелых людях, которые даже в тюрьмах не покоряются царю и там поднимают бунты и разбегаются. Я и мои ровесники сгорали от нетерпения посмотреть на таких людей: какие они есть на самом деле, если не боятся царя?
Мне посчастливилось. Я, кажется, раньше своих сверстников увидел «беглого». Да не где-нибудь, а во дворе нашего дома, даже за столом сидел рядом с ним.
В Темрюке было две тюрьмы. Одна из них стояла на пригорке почти в центре города, в полуверсте от дома, и, как мне казалось, все время смотрела узкими, в решетках, окнами на наш двор. И однажды вечером там, возле тюрьмы, раздалось несколько выстрелов, затем невдалеке залаяли дворовые собаки. Я сидел рядом с матерью во дворе на скамейке.
Мать не шелохнулась даже в тот момент, когда через забор перемахнул небольшой человек в полосатой рубахе и таких же штанах.
— Тетя, — сказал он, — помоги укрыться, за мной погоня...
— Лезь вот, — ответила мать, подняв крышку над входом в погреб, — я с ребенком, меня не тронут. — И ко мне: — Лешка, спускай собак...
Прошло полчаса.
— Ну, Федя, пронесло, выходи, — сказала мать.
И тут я разглядел, что в погребе укрывался подпольщик Федор Лемещенко, но. прозвищу Соловейко. Его знали и уважали многие горожане. У него был красивый голос, и пел он такие хорошие песни, что люди собирались слушать его толпами на улицах и на горе Мыска. Пел он и запрещенные песни, за что и попал в тюрьму.
Мать дала ему рубаху и брюки отцовские. Арестантское одеяние он изорвал и сунул в печь. Ужинали в сумерках. Я сидел рядом с ним. Поздним вечером мать проводила Федора садами к его родственникам.
