— Вот-вот! Я и студентам это втолковываю. И еще строже с них спрашиваю. Нашлись такие худосочные — пробовали возражать: дескать, свирепствует Иваков, превышает экзаменационные требования. Ну, а я в партийный комитет. Ничего не значит, что сам беспартийный. По-партийному желаю ставить вопрос... И, кстати, встретил полное понимание!
До позднего часа продолжался разговор. Иваков спешил высказать свое суждение по множеству вопросов: клеймил двуличие Лиги Наций и рассказывал о грандиозном плане реконструкции Москвы, обсуждал выступления советских делегатов на конгрессе защиты культуры, начавшем свою работу в Париже, говорил о новых рекордах советских летчиков, эпроновцев, авиамоделистов...
— Недаром прошлый, тридцать четвертый год называют годом рекордов. А вот вам новые рекорды!.. Как же назовем мы этот год?
Ночной, затихшей Москвой возвращались Веденин и Нина Павловна в гостиницу. Снова шли через Красную площадь. Теперь она была пустынной. Лишь иногда с торопливым шорохом проносились машины. Над куполом кремлевского дворца пламенел и струился красный флаг...
— Геннадий совсем тебя заговорил? — спросила Нина Павловна.
— Напротив. Живая, широкая душа!
И вдруг усмехнулся:
— А знаешь ли, Нина, что такое Освод?
— Нет, Костя. Это что такое?
— Весьма полезная организация. Общество содействия спасению на водах.
Нина Павловна удивленно посмотрела на мужа. Он казался оживленным, но это не могло обмануть Нину Павловну. Она заметила, как подергивается левая бровь.
— Ты чем-то недоволен?
— Недоволен? Нисколько!
Зоя крепко спала, уткнувшись лицом в подушку. Вскоре Нина Павловна потушила свет.
— Спокойной ночи, Костя.
— Спокойной ночи.
Однако все было иначе в эту ночь, чем в предыдущую, в поезде. Сон не торопился к Веденину. Легкая дремота то и дело прерывалась. И теперь, оставшись наедине со своими мыслями, Веденин не мог не признаться себе, что действительно испытывает какое-то недовольство или раздраженность.
— Что же это такое? Откуда этот скверный осадок? Неужели из-за встречи с Векслером? Ничего подобного! Ископаемое существо! Но почему он спросил... Я правильно ответил: нет, сейчас работой своей недоволен. А вот теперь, вернувшись...
Снова приблизилась дремота. Снова отхлынула.
— Чувство персональной, личной ответственности!.. Но разве когда-нибудь я утрачивал это чувство?.. Разве в нашем искусстве, в нашей живописи оно не звучит все сильнее?.. Что же тогда тревожит меня? Или то, что Векслер рассказал об Андрее? Еще не известно, есть ли правда в этом рассказе!
