Это письмо отлично воссоздает атмосферу, царившую на улице Щукина. Двумя годами позже А. Фадеев подарил Антокольским свою книгу «Ленинград в дни блокады» с надписью: «Милым Зое и Павлику на память о суровой и прекрасной зиме начала 1942 года на улице Щукина, д. 8 А, квартира 38, — с неизменной любовью. Ал. Фадеев».
Забавная деталь: в квартире Антокольских у вешалки долго стояли сапоги А. Фадеева, но пользовался ими не только их хозяин. Многие приезжали с фронта в плохой обувке и щеголяли по городу в фадеевских сапогах. Е. Долматовский даже сочинил по этому поводу четверостишие, хорошо знакомое всем постояльцам гостеприимного дома на улице Щукина:
И мне простят перед дорогой
Литературные круги,
Что я стоптал еще немного
Фадеевские сапоги.
Об удивительной атмосфере военного братства, царившей в доме Антокольских, рассказывает и Маргарита Алигер в поэме «Твоя победа». В Доме Друзей, о котором она пишет с такой сердечной теплотой, нетрудно узнать дом Антокольских уже хотя бы потому, что он стоит «в переулке милом и глухом имени великого актера».
Вот как воспроизводит Алигер ту атмосферу, которую мы уже почувствовали в письме Фадеева к Луговскому:
Путь сюда со всех вокзалов прям.
Никаких не слали телеграмм,
просто днем и ночью приезжали.
И стоял в дому веселый гам,
и рюкзаки на полу лежали.
И когда ты мимо ни пройдешь
и в какое время ни зайдешь,
неизменно в маленькой прихожей
чьи-то полушубки и мешки.
— Кто у вас в гостях?
— Фронтовики. —
И пахнёт махрой, овчиной, кожей.
«Дом Друзей — три лета, три зимы, на его огонь слетались мы», — пишет Алигер. Эти слова вместе с ней могут повторить многие поэты, да и не только поэты, находившие приют в доме Антокольских.
В заметке «Любовь», напечатанной к семидесятилетию Антокольского, В. Субботин рассказывает, как, проезжая через Москву на фронт, он позвонил Антокольскому, хотя их связывала всего-навсего одна встреча в Горьком, где Субботин впервые услышал «Сына». «Мне некому было позвонить. И я позвонил ему. Поэту». И дальше: «Он нетерпеливо встречал нас — всех, кто возвращался с войны. И Луконина, и Межирова, и Максимова. Ждал их. Встречал, как сыновей».
И вот больше чем через двадцать лет после окончания великой войны я сижу у полки с хорошими книгами, на диване (не о нем ли так тепло писал Луговскому Фадеев?) и листаю семейный альбом со старыми фотографиями. На меня смотрят люди того времени, которое никогда не станет обыкновенным для всех, кому посчастливилось (да, именно посчастливилось!) его пережить.
