Через десять лет, когда германский фашизм пришел к власти, Антокольский вернулся к образу Пауля Вильмерсдорфа, но увидел его заново. Перед ним возник чистокровный ариец, один из фашистских молодчиков, бросавших в огонь тома Маркса, Спинозы и Эйнштейна, а впоследствии уничтожавших людей в газовых камерах Освенцима и Майданека:
Он встал, прислужник новой власти,
Все, что хотелось, досказав,
И сломанные руки свастик
Плясали у него в глазах.
С горячноетью взявшись за работу, поэт, однако, не довел ее до конца.
В записи, относящейся к 1936 году и хранящейся в его архиве, Антокольский объясняет, почему он не кончил тогда поэмы о Вильмерсдорфе: «Сейчас я не могу и не должен кончать своей поэмы о нем. Дело не только в рифмованных строках, не только в композиции, так или иначе закругленной. С этой узкой точки зрения героя можно женить, убить, встретить диверсантом на нашей границе, заставить сойти с ума. У самой его биографии еще нет конца. Его биография — это история поколения. Но если мне суждено в моем ремесле так расти, как я это себе задал, — то я еще вернусь к фигуре врага, жесткой, скелетообразной и понемногу становящейся явственной. Наша встреча произойдет в трагедии. Она будет называться «Гибель Вильмерсдорфа».
В годы войны Антокольский действительно вернулся к теме Вильмерсдорфа, хотя и не в трагедии. «Не сумел я кончить этой вещи в годы мира — кончу в год войны», — так начинаются заключительные главы поэмы. Они следуют за опубликованными в «Больших расстояниях». В черновом варианте новые главы называются «Конец Вильмерсдорфа». Герой поэмы показан в них уже на фоне войны:
Это летных дел мастеровые,
Вильмерсдорфа старшие сыны,
Разбомбили кое-как впервые
За бесценок две чужих страны.
В последней главе Вильмерсдорф летит в самолете над сражающейся Россией и с тревогой вглядывается в ее непокоренные просторы. В черновике есть еще одна глава, где Вильмерсдорф оказывается в «оккупированном Энске» и даже разговаривает с осиротевшими и голодными ребятишками. Но впоследствии Антокольский отказался от этой главы и закончил поэму на полуслове: «Пока не пробил их черед и смерть их не берет, — рассказ торопится вперед, торопится вперед».
Хотя Антокольский и вернулся к своей поэме в годы войны, она все-таки скорей относится к тридцатым годам, к его второй жизни в поэзии. Именно тогда возник ее замысел, тогда старый знакомец поэта предстал перед ним в своем истинном виде. В тридцатых годах неизменно свойственное Антокольскому историческое мышление приобрело новую окраску, прочно соединившись с чувством современности. Поэтому на страницах «Больших расстояний» и могла встать во весь рост зловещая фигура фашистского сверхчеловека, в чьей биографии по-своему «отразился наш двадцатый век».
