А костры разгорались все жарче, все выше вбивали в темное небо трепещущие языки пламени; сумасшедшая атмосфера этой языческой тризны начинала захватывать меня.
К нам шел Петр Алексеевич в директорском костюме и галстуке. Издали протягивал наполненный стакан. Я взял - водка.
- Вот, закусите и гостем будете, Иван Сергеевич.
Я взял в другую руку бутерброд с черной икрой. И не стал отказываться. Медленно выпил все двести грамм, с достоинством занюхал икрой, откусил.
- Просим к столу.
Мне освободили место рядом со старостой. Потеснились и для Лены, она обязательно хотела сесть рядом со мной.
Сели. Сильно, высоко горели костры. Темными, казалось, громадами высились позади избы. Огромный огненный месяц стал в это время медленно вырезываться из соседней крыши. Еще половина его была во мраке, а уже весь мир был потоплен в каком-то торжественном свете. И там, где был полный мрак, куда не доставал свет от костров, задвигались тени.
Водка хорошо пошла. Как говорил мой армейский приятель Миша Васьянов, словно Божки босичком по жилочкам пробежали.
- Раз, два, три. Проверка, - на всю поляну и дальше загрохотал голос Петра Алексеевича, пробующего микрофон.
- Друзья! Прошу наполнить бокалы. Мы собрались здесь по печальному поводу. Мы провожаем в последний путь нашего товарища крепостного раба Курагина и раба Божьего Жукова Константина Анатольевича, который усоп, как и жил, а жил, как и все мы: безобразно, подло, пьяно. Но не осуждать его мы собрались, а проводить в последний путь. Да и нет у нас таких прав, осуждать его. Жил он как умел. И как умел боролся и с собой и рабством. Все мы, сидящие здесь, потому и сидим здесь, что знаем: человек слаб и если нашел теплое место в голодном и холодном мире, не имеет сил просто так расстаться с теплом и сытостью. В меру своих слабых сил Жуков Константин Анатольевич, как и все мы, подтачивал устои нашего рабства буквальным выполнением условий договора с хозяином. И если требовалось убить - убивал, если требовалось обмануть - обманывал, потому что раб - безгрешен, и все грехи раба падают на совесть хозяина.
Лена подсовывала мне граненую стопку с водкой. Я взглянул в небо: холодно, ярко горели звезды, а Млечный путь - тяжелый. бесконечный, казалось ляжет сейчас, раздавит, размажет, разобьет весь этот мир на осколки.
- Так выпьем же за безгрешного человека, за честного и исполнительного крепостного раба Жукова Константина Анатольевича! - закончил речь Староста.
