— Вот к осени отрастут волосы — никогда больше фуражки не надену. Разве что в морозы крепкие! Стриженому с непокрытой головой посреди цивильных как-то несподручно. Все чего-то недостает.
Русоволосый, слегка веснушчатый, широкий, плотной кости Пархоменко сел на табуретку, поговорил со стариком, потом сиял со стены гитару с голубым атласным бантом у грифа. Сперва он лишь играл на ней тихонько, а потом, откашлявшись, запел вполголоса «Раскинулось море широко». Под негромкий аккомпанемент гитары он пропел «Васильки» и их любимую песню, очень распространенную в те времена на заставе, «На границе тучи ходят хмуро».
Трудно было ему петь и в тот вечер и в другие, сидя в этой низенькой светлице. Не привык он петь, понижая голос почти до обычного разговора.
— Мне бы, Валя, развернуться на просторе. А тут, если запою как следует, враз стекла полопают. Поедем вот на Хортицу, выйдем к Днепру, я тебе покажу, что значит настоящее пение. На другом берегу Днепра будет слышно, — говорил Пархоменко как-то своей невесте.
Степан Юхименко в тот вечер, слушая песни старшины, тихо сидел на лавке рядом с Каминской и вполголоса беседовал с ней о том, что в будущее воскресенье они поедут вместе в Усцилуг. Был Степан Юхименко скромен и застенчив в обращении с девушками, и Юля не раз говаривала ему:
— Ты погляди на Ивана, вот открытая душа — что глаза видят, то уста скажут. А ты какой-то скрытный, молчаливый, все молчишь да молчишь, и неизвестно, что у тебя на душе.
Вернувшись на заставу в третьем часу ночи, Юхименко и Пархоменко решили перед тем, как лечь спать, почаевничать.
Начальника на заставе не было. Дежурный рассказал, что он ушел поверять посты к Бугу вместе с каким-то старшим лейтенантом, прибывшим из Владимир-Волынского, из штаба отряда.
Сержант Юхименко вскипятил на кухне воду, заварил отдельно чай, и оба они уселись друг против друга за длинным обеденным столом, затянутым чистой клеенкой.
Приятно чаевничать так на рассвете, когда голубая полоска зари подкрадывается к ночи из-за горизонта. Громче, пользуясь последними минутами ночной темноты, поют соловьи в кустах за окопами, а в распахнутые настежь окна врываются вместе с их звенящим пением запахи метеолы, душистых левкоев, спящей красавицы и простой лесной мяты, выросшей на опушке соседнего леса, там, где поднимается над бужским берегом высокая сторожевая вышка.
Приятно чаевничать не спеша, зная, что завтра — воскресенье и привезут сюда из Усцилуга картину «Валерий Чкалов» и можно будет под треск аппарата, сидя на скамейке рядом с Валей, прижимаясь иногда к ее горячей щеке, растолковывать ей непонятные слова.
