Бейше и Кумаш поели и уехали. Они уже миновали брод, а голоса их все были слышны. Потом еще долго из аила то и дело доносился лай собак, видно, председатель с Бейше ездили от двора к двору.
* * *
Бейше был очень занят, свободного времени у него совсем не оставалось, и все же он искал встречи с Зураке. Девушка по-прежнему избегала его, и оттого в сердце джигита пламень любви разгорался все сильней. Вечером, когда Бейше возвращался домой, отец с матерью начинали хлопотать вокруг него, но он отвечал на их заботы рассеянной улыбкой, почти ничего не говорил и словно бы места себе не находил. Посидев немного, поднимался и звал меня:
— Джума, давай-ка пройдемся на ту сторону.
Он до блеска начищал черные хромовые сапоги, туго подпоясывал гимнастерку, душился одеколоном и тщательно причесывал черные волосы. Затем мы отправлялись в путь.
Когда мы подходили к дому Дербишалы, Бейше замедлял шаг и все смотрел на сад. Казалось, его насильно гонят мимо этого двора — такой неуверенной, принужденной становилась его походка. Ему неловко было подглядывать, но и уйти сразу он был не в состоянии. Однако, как ни медленно мы шли, дом Дербишалы все же скоро оказывался позади, и тут Бейше говорил: «Постой, Джума».
Мы поворачивали обратно.
Очаг во дворе пылал, но Зураке по-прежнему не было видно. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Бейше на этот раз останавливался и несколько минут стоял и смотрел на густую зелень деревьев в саду. Он ведь и днем, наверное, не один раз проезжал мимо дома Дербишалы. Я диву давался, чего это Зураке прячется, как зверь в норе. Мне было обидно, я злился на нее и, когда проходил теперь мимо их двора один, снова, как раньше, швырял камнями в собаку на цепи.
* * *
В этот день женщины и подростки работали на нижнем поле километрах в пяти от села. Приводили в порядок арыки. Пшеничный колос подсох, зерно начинало твердеть. С самого утра солнце заливало поле потоком жарких летних лучей, вдали, у железной дороги, и еще дальше, у подножия гор, застыло знойное марево, роса на хлебах высохла очень быстро. Жара становилась час от часу томительней, стрекотанье кузнечиков пронзительней и громче. Даже вечно беспокойные воробьи, не в силах махать крыльями, смирно сидели в тени ивняка у воды. Из села увязалась за нами собака; теперь она, до отказа высунув мокрый красный язык, бегала с места на место в поисках тени и прохлады. Густой запах спеющей пшеницы щекотал ноздри, от пыли, поднимавшейся при каждом ударе кетменя, было трудно дышать. Женщины и девушки стянули узлы платков на затылках и работали не покладая рук. Присядет какая-нибудь на минутку или остановится, опершись на кетмень, чтобы передохнуть, и тотчас раздается внушительный окрик Айгюмюш, красивой молодухи с тонкими черными бровями и яркими, тоже тонкими губами. Голос у нее высокий, звонкий.
