— Ну, дорогая, — сказал он, рассмеявшись, — это уже грубая лесть. На такие лестные откровенности способна разве что моя Зульфия.
Сказав это, он осекся и бросил осторожный взгляд на Майсару — и как это его угораздило не к месту употребить такое обязывающее слово — «моя».
Майсара молчала секунду-другую, а затем, вздохнув, произнесла:
— Эффектная она, эта Зульфия!
— Может быть, — как можно равнодушнее сказал Махмуд, но сквозь это нарочитое равнодушие пробивались, однако, нотки восхищения.
— Она же вам нравится! — В голосе Майсары был упрек, мол, нечего скрытничать.
— Что значит — «нравится»? — спросил он грубовато. — Зульфия добросовестный работник, заботливый секретарь и… — Он замолчал, обдумывая, что бы еще доброго сказать о девушке.
— Незамужняя, — с иронией добавила Майсара, — родители современные, ни в чем не стесняют дочь, не интересуются, с кем и где бывает!
Махмуд подумал, что разговор о секретарше даже в шутливом тоне может, чего доброго, привести к ссоре, и ласково прошептал:
— Родная, люблю-то я тебя! И никакой Зульфие с тобой не сравниться.
Она подняла на него лучистые глаза:
— Это правда?!
…Уснул Махмуд тогда, когда над Бабатагом заалела полоска зари. Уснул с мыслью, что он — счастливый человек, ведь есть на свете такое чудо, как Майсара.
Шариповы всю жизнь жили в райцентре, скота своего у них никогда не было — дворик маленький, тесный, где его там держать. Да и необходимости особой в скоте не было. Мясо на базаре выбирали, какое душе угодно, — хочешь грудинку, хочешь филей или ложное ребрышко, молоко хозяйки из соседнего кишлака каждое утро приносили почти парное. Так было. Но как-то незаметно все переменилось. В мясном ряду нынче продавцы больше на дельцов похожи. За твои же собственные деньги набросают тебе костей, обрезков каких-то нечистых, и при этом возразить не смей, тут же нахамят — дескать, заведи себе собственного барана.
Кумри-хола возмущение свое высказывала в основном сыну.
— Потребление на душу населения растет, вот и ощущается нехватка продуктов, — ответил он ей как-то цитатой из передовицы районной газеты.
— Морочишь ты мне голову, а толком объяснить не можешь, — вспыхнула мать, добавив обидное: — А еще пять лет в институте учился!
— Вы всегда так, мама, — сказал он, — чуть что, «мяса нет, молока нет», а того не хотите понять, что дом ваш устлан коврами, в шкафу десятка полтора платьев, и каждое минимум по сотне. А вы говорите — «вот раньше»… Да разве все это было тридцать лет назад? Демагогия — вот как можно назвать ваше недовольство.
