— Честно говоря, не слишком густо. Не впечатляет.
— Пока! Это пока, а там посмотрим, как будем раскручиваться, как пойдет. Может, и семь миллионов положим. Посмотрим.
— Предлагаю тост за то, чтобы все у вас получилось! Чтобы три семерки оказались для вас — и для нас — счастливыми!
— А и то! С удовольствием поддержим такой замечательный тост.
Выпили, закусили. Замерли, ощущая пронзительное сквозное скольжение вечности. Протекание времени и его пронзительность. Странная объединяющая осознанность.
Сгустившаяся темнота природы давно скрыла от взоров, любопытных и равнодушных, тянувшуюся поодаль параллельно дороге однообразную линию невысоких сопок, поросших редким хвойным лесом, перемежаемых неглубокими распадками. Обширные малонаселенные пространства, редкие поселения, прилепившиеся к Магистрали. Одинокий огонек мелькнет посреди тайги, как затерянная в океане лодка, и пропадет — бесприютное, тоскливое чувство. В темном стекле отражается лишь накрытый стол и тени-призраки возле него.
Агафья Борисовна задернула занавеску — отсекла тоску, оставила ее за пределами. Пространство замкнулось, сузилось, наполнилось теплом и уютом.
— Так-то лучше, — сообщила она, и никто не стал с ней спорить, даже извечный спорщик писатель Нетрой — только, соглашаясь, молча кивнул.
— Может, поговорим теперь о вас? — спросил господин Клер. — Расскажите, этсамое, как становятся известными писателями? Что для этого нужно? Как, вообще, становятся писателем? Вот вы, например?
Феликс огладил бороду.
— А что, и расскажу. Но у меня есть одно встречное предложение. Предварительное. Чтобы рассказывать все начистоту, без условностей… Борисфен Нифонтович, не хотите ли выпить? На брудершафт?
— Хочу! И давно! С языка сняли! Рюмки, кстати, давно наполнены.
Тут же они переплели руки и, смешно тянясь губами к чаркам, выпили. Выпив, Феликс выдохнул, Борисфен крякнул.
— Так что там с писательством? — напомнил он тему. — Какой побуждающий мотив?
— Жизнь побуждает, я думаю.
— Да ну! Меня, например, не побуждает. Даже писем не пишу, только деловые записки.
— Просто у каждого жизнь своя. Кто-то раньше созревает, кто-то позже.
— А ты?
— Я из поздних. Вообще, честно говоря, не понимаю, когда молодые люди, форменные сопляки, заявляют: хочу, там, стать писателем! Кем ты хочешь стать, Господи! Что ты рассказать можешь? Ну, правда, же? Только свои невнятные сны, которые, по большей части, никому не интересны. Нет, я уверен, что писатель должен созреть, как плод, как зимнее яблоко антоновка, тогда он и сладок, и интересен, и долго сохраняется. В смысле, долго читаться будет, а не забудется сразу, едва барахтаться перестанет. И не важно, что ты пишешь, фантастику или любовные романы, главное, чтобы багаж за спиной ощущался, жизненный опыт. Вот тогда ты писатель.
