— Куда надо, батюшка?
— В Сабуртало! — ангельским голосом ответствовал тот.
Шофер заколебался, потом сказал, что ему не по пути и он спешит.
— Катись… твою мать! — смачно выругался вслед священник и тут же свистнул другой машине — ссиу!
Я прошел мимо батюшки — любителя сквернословия и направился к Анчисхати.
Я очень любил район Анчисхати с его запутанными, как лабиринт, улочками. Человеку нездешнему ничего не стоило тут заблудиться. Да что там нездешнему, я сам порой не знал, куда меня выведет тот или иной переулок. Я любил эти узкие улицы, тесные дворики, длинные балконы, винтовые лестницы. По этим камням бегал когда-то маленький Тато Бараташвили[15]. Может быть, я обожал этот район еще и потому, что Бараташвили с детства был близок и дорог мне, близка его личная жизнь, его безответная любовь; а эти дивные, старинные дома, наверное, и при нем стояли здесь, на резных, деревянных, нависших над улицей балконах таким же солнечным утром сиживали княгини в чихти-копи[16], бог весть о чем беседуя через улицу с соседями, устроившимися на балконе противоположного дома. Я шел, и до меня как будто доносился грустный напев, сопровождаемый звуками каманчи или тари:
Зачем коришь мужчину за неверность?
[17]Я словно слышал веселый смех юных князей в куладжах[18], которые съехались к друзьям или близким провести время за картами, развлечься, обменяться новостями. Я слышал цоканье подков по булыжной мостовой, скрип немазаных колес фаэтонов, и такое чувство овладевало мной, будто я ждал, что вот-вот на моих глазах оживет старая картина, навсегда стертая безжалостным временем, и я наконец воочию увижу то, что прежде было открыто лишь внутреннему взору.
Несмотря на изрядную отдаленность, для меня вовсе не была чуждой жизнь молодежи эпохи Бараташвили, их взаимоотношения, любовь к женщинам, потому что и они были тбилисскими юношами, хотя после них утекло много воды, многое исчезло или изменилось в корне, я ощущал — что-то незримое и невыразимое осталось прежним, не изменилось, ибо на этом свете многое повторяется, многое претерпевает только внешние изменения. Я чуял аромат прошлого здесь, в этом старинном околотке, по узкой улочке которого я сейчас шел, и мне встречались нагруженные провизией женщины, возвращающиеся с крытого рынка; а на балконах, где некогда красовались знатные и надменные княгини, растрепанные домохозяйки стирали белье или готовили обед на газовых плитах, дети сломя голову носились по лестницам, шумели во двориках и на улице, из открытого окна на весь квартал громовыми раскатами обрушивалась джазовая мелодия. Но все же это был квартал Бараташвили, это место было ареной его душевных терзаний, и, хотя я сейчас видел парочку у дерева на краю тротуара — длинноногая девушка в коротком сарафане и широкоплечий юноша с челкой на лбу заговорщицки шептались о чем-то, временами стараясь громким смехом скрыть смущение, я чувствовал — Бараташвили здесь, здесь витает его душа…
