— Ваня…, — на ее глазах навернулись крохотные капельки слез, через мгновение скатившиеся вниз, к уголкам рта. — Это же так …
Она перевела взгляд на художника и замолчала. Женщина ни как не могла подобрать слова, чтобы описать нахлынувшие на нее эмоции. Она, действительно, испугалась того мощного чувственного напора, что исходил от почти готовой картины. В какие-то доли секунды ее словно сильным потоком воды окатило волной ярких, потрясающе живых образов. Это было то парение в синей высоте неба, то мягкое скольжение по поверхности моря, то погружение в неведомые толщи воды или глубины земли. Однако, одновременно, она испытывала и восхищение потрясающей красотой рождающегося изображения, казавшееся окном в другой, совершенно настоящий, живой мир. Казалось, сделай несколько шагов вперед, протяни руку и ты окажешься на другой стороне.
— … Так красиво, — наконец она смогла договорить. — Это божественно красиво! Это не похоже ни на одну из твоих картин! Мне кажется, я даже слышу крик чаек, летающих над нарисованным тобой кораблем. Как это получилось?
Ни говоря ни слова, старик подошел к ней и протянул к себе ее миниатюрную ручку, затянутую в шелковистую перчатку. Так, крепко прижимая к своей груди узкую кисть, он и простоял несколько минут. Наконец, художник прошептал:
— Я просто очень счастлив, Анна. Я бесконечно счастлив благодаря тебе… и только сейчас я понял это окончательно и бесповоротно. Ты моя жизнь и судьба.
И долго еще стояли, прильнув друг к другу, фигуры Ивана и Анны, словно сросшиеся вместе кряжистый дуб и миниатюрная березка. За ними же еле заметно мерцал холст с почти законченным морским пейзажем, приглядевшись к которому можно было заметить много странного. Это и волнующееся море с перекатывающимися светлыми барашками, и бросающиеся в воду чайки с хищно оттопыренными клювами и лапками. Если же подойти еще ближе, то стало бы заметно слабое дуновение свежего морского бриза, несущего в соленый запах рыбы и водорослей.
Меня зовут Денис Антонов, тридцати двух лет отроду, и сколько себя помню, все время был помешан на картине «Штиль» Айвазовского. Боже, какое безумное число репродукций с этой картины покрывали стены и потолок в моей комнате… Крошечные с календариком, чуть больше из книг, большие из разворотов журналов, и просто огромные с музейных плакатов, которые родители каким-то чудом доставали на почте.
Я часами мог молча и совершенно неподвижно сидеть возле такой репродукции и внимательно ее рассматривать. Вглядываясь в каждую закорючку, мазок и даже точку, всякий раз находил в ней что-то новое, особое и будоражащее меня. От этого занятия родители не могли меня оторвать ни мультфильмами, ни сладостями, ни новыми игрушками и книгами, ценность которых в моих глазах была несоизмеримо ниже мятой картинки из журнала. Даже вездесущий ремень, выступавший у отца главным инструментом воздействия на молодую поросль в моем лице, не мог поколебать моей страсти.
