Саманта вышла из ванной комнаты.
– Мне нужно заехать домой, забрать кое-какие вещи, – сказала она.
– Который сейчас час? – спросил он.
– Семь двадцать.
– Семь двадцать, – повторил Морис.
– Что-то не так?
– Часы пошли.
– Это плохо?
– Нет, но вчера они остановились…
– У меня здесь даже зубной щётки нет.
– Может, они и не останавливались…
– И пижаму нужно забрать, я привезу сюда пару чемоданов?
– Конечно.
– А кто здесь готовит? – она посмотрела на кухню.
– Я.
– Вы умеете?
– Нет.
– И я не умею.
Они замолчали. Саманта привыкала к мысли, что ей нужно будет жить здесь, а Моррис, что здесь нужно будет жить с ней, и с её чемоданами. «Хорошо, что не с кошками, – подумал Морис, – хорошо, что не с детьми». Он не любил ни кошек, ни детей. Он даже думать не хотел, что в тех чемоданах. А в них, наверное, женские вещи с приторными ароматами, побрякушки, заколочки… Заколочки, вспомнил он. Ах да, успокоился Морис, он же встал этой ночью и спрятал заколку в верхний ящик стола.
– Значит так, вы готовы? – засобирался он.
– К чему?
– Едем к вам за вещами. Точнее, вы за вещами, а я осмотрю дом.
Когда-то, когда Саманта была совсем юной и жила не здесь, за ней ухаживал парнишка с соседней улицы. Каждый вечер он заезжал за Самантой. Они смотрели кино в машине, и целовались в машине, вот в такой вот машине, в которой она сидела сейчас.
– Я и не знала, что их ещё выпускают, – осмотрела она неброскую панель.
– А их и не выпускают, – смутился Морис.
А дальше они и не знали о чём говорить. До дома Саманты доехали за пятнадцать минут. «Хорошо, что быстро, – подумал Морис, – ничего нет хуже тягучей молчаливой неловкости». Она как жвачка, которую тянешь, тянешь, а потом запихиваешь всю эту тягомотину в рот, надеясь выдуть хоть какой-то пузырь. Нужно хоть что-то выдавить из слов, беспорядочных, случайных; пузырь из бессмысленных предложений. Морис не любил пузырей, он не жевал жвачки, он привык говорить чётко по делу, иначе никак.
Дом был всё тот же, белый с колоннами. Морис медленно к нему подходил. Никак он не мог заставить себя зайти за порог. Вот зайдёт он, а там опять она – мёртвая, на белом стуле, в халате из шёлка… Она стояла посреди холла, живая, звала его.
– Вы так и будете стоять на пороге, детектив? – улыбалась Саманта.
Морис переступил.
Однозначно он был здесь тогда, однозначно это не было сном. И он не знал, что бы это всё значило. Его раздражало это незнание, как любое незнание, потому он докапывался до истины быстрее других. Ему нужна была правда, голая, истерзанная, грязная, но правда, и не было ничего важнее неё.
