Большая война в Европе: от августа 1914-го до начала Холодной войны | страница 5



Наиболее прагматичные внешнеполитические позиции в российском политическом спектре занимали крайне правые и крайне левые силы. Первые (часть придворного окружения царя и крайние националисты) считали, что война с Германией гибельна для самодержавия. Министр внутренних дел П.Н. Дурново в записке царю в феврале 1914 года отмечал, что интересы России и Германии «нигде не сталкиваются»[4].

Крайне левые – социал-демократы – вообще выступали против любой войны, кроме оборонительной, считая, что нет смысла проливать кровь за эфемерные интересы на Балканах или в Персии. Обе эти группировки парадоксальным образом связывали с Германией идеологические соображения. Правые видели в Германии союзника в борьбе против мировой революции, а левые считали, что сильнейшая в мире германская социал-демократия скоро придет к власти и превратит Германию в центр революционного движения.

Таким образом, националистическая и шовинистическая пропаганда в основных европейских странах в начале XX века придала в общем незначительным внешнеполитическим противоречиям между ведущими державами в массовом сознании характер «судьбоносной борьбы» между «германством», славянством и «латинством».

Общественное мнение стало серьезно влиять на внешнюю политику всех стран, сужая поле для маневра правительств ссылкой на большей частью надуманные «национальные» интересы.

Все это стало придавать европейским кризисам в начале XX века собственную динамику, часто выходившую из-под контроля военных и дипломатов. Впервые блоковый автоматизм сработал в 1909 году, когда Австро-Венгрия аннексировала оккупированную ею с 1878 года Боснию и Герцеговину, а протест России был подавлен фактическим германским ультиматумом. В Петербурге были раздосадованы пассивностью Англии и Франции, хотя сама внешнеполитическая комбинация, приведшая к кризису (попытка «обменять» согласие на аннексию на свободу рук в вопросе о проливах), была затеяна Петербургом без предварительных консультаций с союзниками.

После боснийского кризиса интересы обоих блоков сталкивались вокруг Марокко и итогов Балканских войн 1912–1913 гг. И опять России приходилось идти на попятную перед лицом германо-австрийского блока, в том числе и из-за незаинтересованности Англии и Франции в балканских делах. Напористое и ультимативное поведение Австро-Венгрии и Германии объяснялось тем, что при тогдашнем соотношении сил между двумя блоками и осознании неизбежности столкновения ситуация представлялась Берлину выгодной для начала войны. Предполагалось, что к 1917 году Россия резко усилится в военном отношении и сможет диктовать свою волю Тройственному союзу, не опасаясь конфликта с ним. От войны Германию удерживала лишь неопределенная позиция Англии. В Берлине были уверены, что германской армии удастся разбить Францию и Россию, но в случае вмешательства Великобритании на стороне последних шансы на успех уравнивались.