— Вы так считаете? — переспросила она.
— А вы как считаете? — ответил он вопросом на вопрос, окончательно сбив ее с толку. Черити не могла понять, проверяет он ее, как в бытность его студенткой, или советуется с ней, как с коллегой.
— По-моему, результаты окрашивания по Граму ошибочны, — сказала она.
Оказалось, он уже поинтересовался у лаборантов, как часто им приходилось сталкиваться с ложноотрицательными результатами окрашивания по Граму, и те ответили, что пока такого не было ни разу. Но этот вопрос представлял для него сугубо академический интерес. А на практике он уже приступил к лечению юноши по сценарию, подразумевающему худшее — менингит B в данном конкретном случае.
— Я знаю, что это значит для меня, — проигнорировать заключение лаборатории и действовать исходя из диагноза «менингит B», — сказал он. — Для меня это означает совсем не то же самое, что для вас.
Иными словами, он сообщил, что ему за ошибочный диагноз ничего не будет, и с профессиональной точки зрения он ничем не рискует. Другое дело она: для нее профессиональный риск был колоссальным.
— И всё-таки что думаете лично вы? — еще раз спросила она.
— Думаю то же, что и вы: ошибочное заключение по Грам-окрашиванию, — сказал он.
И они оба были правы: заключение оказалось ошибочным, — но удостовериться в этом им удалось лишь по прошествии полутора суток. А тем вечером ждать результатов повторного анализа им было некогда. Если у одного студента менингит, наверняка есть и другие больные. Если сегодня таковых, к примеру, шестеро, на следующей неделе их может оказаться двенадцать, а еще через неделю — двадцать четыре. А если… Да о чем тут говорить-то вообще: несколько дней — и получите эпидемию. «Я знала одно: мне нужно упредить такое развитие событий, — сказала Черити, — поскольку исход битвы на 90 % решается в первые дни. Но в самом начале неизменно стоит гробовая тишина, а ты принимаешь решения настолько ответственные, что свихнуться можно от такой работы».
И необходимость без конца созваниваться и всё согласовывать с федералами из CDC в такой обстановке ужасно бесила, но она быстро усвоила, что так было, есть и будет всегда. Отправляешь туда уведомление по email с точным указанием времени и темы звонка, оттуда приходит подтверждение с электронными адресами двадцати сотрудников CDC, которым направлена копия твоего сообщения. В адресах стандартно значатся лишь инициалы, так что имен большинства собеседников Черити так никогда и не узнала. Во время самого звонка разговаривать приходилось с дежурным экспертом CDC по вспышкам менингита в незримом присутствии на линии неведомого числа молчаливых слушателей, которых было никак не меньше десятка. «Жутчайшее ощущение, — сказала она. — Будто попал в допросную из полицейского сериала: тебе кажется, что с тобой беседуют тет-а-тет, а оказывается, что ты за полупрозрачным стеклом, из-за которого за тобою следят и тебя выслушивают еще человек двадцать. Вот эксперт и разговаривает с тобою так, что быстро понимаешь: он играет на публику за стеклом». После каждого созвона она заглядывала на их официальный сайт CDC.gov и по их путаным организационным диаграммам пыталась вычислить, что за люди их прослушивали или хотя бы из каких они подразделений, — но тщетно. Это была просто некая незримая публика, прячущаяся за непроницаемыми извне стенами башни из слоновой кости. Да и сами эти телефонные разговоры вызывали у нее лишь раздражение своей бессодержательностью. «Они там только и делают, что занимаются ментальной мастурбацией, — говорила Черити. — Ментальная мастурбация — это же важнейшее понятие, если разобраться. Это когда ты битый час перетираешь по кругу одно и то же и решительно ни о чем в итоге не договариваешься. Но в конце таких сеансов связи от меня всякий раз требовалось принять то или иное решение».
