И заговорили все разом:
— Да, это мы, твои творения, посылаем тебя на работу, потому что в нас — лишь Мечта, Дуновение ветра, Сон да Рассвет. В нас никогда не строят домов, не слышно запаха рабочего пота, перепалок с хозяином. Наши герои беззаботны, как пташки, они славят господа, чмокают друг друга в щечки, порхают туда-сюда на облаках, играя с ангелами.
— Но когда ты начнешь наконец что-то делать своими руками, — поучали они меня, — на наши страницы, отирая со лба пот, шагнет рабочий, и наша мелодия зазвучит в унисон с выдохом натруженной груди. Вот наступает суббота, день выдачи жалованья. Рабочие толпятся в сторонке, шутят, пересмеиваются, получают деньги и расходятся, ругая хозяина — даже буквы шарахаются от него. Мосты тянутся к дальним берегам, дома рвутся в небо, слышится стук молотка — где-то забивают гвозди, — так за работу, за работу!
— Будьте вы прокляты, чудовища! — взрываюсь я, но тут же понуро опускаю голову: — Все правда, ваша взяла! Иду. Господь с вами.
И вот уже, предвкушая работу, я мчусь вниз с горы, я расстался с ветерком, ласкавшим мне лицо, я кричу снова и снова:
— Эй! Я иду работать, я буду трудиться! Сверлить, строгать, грузить, надрываться, бастовать, зарабатывать деньги!
И я ликовал, хотя и не представлял себе, куда устроюсь. Ведь на солидных предприятиях не требуются Хранители жемчуга или Няньки, укачивающие колоски, и мне уж не порхать в хороводах над тюльпанами!
Там мне в ухо прошипит пар:
— Пошевеливайся, живо!.. — Стук мотора, крик и новый приказ: — Работать, работать, с утра и до вечера! — Тупо, в упор смотрит на меня сталь и говорит: — Я ничего не знаю, ничего… ты — рабочий… делай со мной что хочешь! — И никогда не скажет: — Спрячь меня в раковину, опусти на дно морское, а через сто лет пошли за мною загорелого моряка! — На рабочем месте нужен глаз да глаз, тут уж не помечтаешь, эх, и хорошо будет твердым взором следить за механизмами.
Вот тогда-то мне и конец! Однако совесть моя бунтует: все твои сказки — однообразная выдумка! Когда в них смерть, словно силач в цирке, поднимает жизнь и, отдуваясь, думает про себя: шестьдесят лет я боролась с ней… впрочем, это самое страшное из моих видений. В остальных сказках нежно рдеют лепестки, и самые пухленькие начинают хихикать, когда я серебряным пальцем щекочу их под толстенькими подбородками.
Ай-ай-ай, ведь я и вправду обленился! Порой забывал умыться! Ходил еле-еле, шаркая ногами. Мог проспать целый сезон! А эти неблагодарные сказки, и кто их просит лезть, вот опять… слышите?.. они кричат мне вслед:
