. Предоставим слово ей:
Мы поселились в послевоенных руинах, на скалистом берегу гурзуфской бухты, и наша калитка оказалась наискосок от входа на дачу Книппер-Чеховой. Оговорюсь сразу: вовсе это была не дача, а домик, крытый черепицей, по самую крышу спрятанный за стеною из дикого камня. Мы выпросили на лодочной станции ультрамарина и вдохновенно красили свою калитку. В местах этих по-настоящему красиво выглядит только некрашеное дерево, но мы красили свою калитку в цвет, чуть темнее летней морской лазури. Я сейчас не помню, как это было, но кажется, что мы видели в ультрамарине некий символ. Это было глупо потому, что наш «замок» омывало море, и, сверху, откуда ни погляди, – оно плещется у каменных глыб, напоминающих фигуру архаического льва. «Замок» и квадрат его подпорной стены из Гурзуфа смотрится не очень искусной приделкой, испортившей первозданное зодчество.
Именно в этот день (июнь 1947-го), когда мы красили свою калитку, прибыла на отдых наша соседка. Мы не очень радовались. Нам успел уже надоесть титул знаменитости, неизменно сопровождавший ее имя в тараторе экскурсоводов. И мы не были удивлены, когда явилась к нам старуха, вида зловещего, и не без иронии в маленьких быстрых глазах молвила: «Очень недовольны вашей оградой и калиткой, просили перекрасить в другой цвет». Она не сказала кто, и сразу ушла. Калитка наискосок была синяя, хотя и полинявшая. Мы сделали свою светло-зеленой.
Это было неважное начало добрососедства.
Теперь мы уже не были наедине с морем. Из-за ограды звучали хорошо поставленные голоса, иногда было шумно, хохотливо, и только один голос, мастерски приглушенный, всегда звучал соло. На фоне почтительных пауз. Меж лезвий агав, стоявших на каменной ограде (прихотливый занавес, отделявший соседний мирок от нашего), мелькало что-то великолепно желтое и алое, и подчас, как бы в подсмотр зрительного зала на нас сияли холодным блеском узковекие глазищи Пилявской[4].
Вскоре нас пригласили познакомиться.
Ольга Леонардовна полулежала в шезлонге и была очень красива. Хороша была вся фигура, свободно и мягко расположившаяся в шезлонге. Хороши были жгучие, совсем молодые глаза под сенью царственной седины (безукоризненная куафюра). Нас встретила улыбка, которую мы знали очень давно. Негромкий этот голос с глубиной и глухотцой мы тоже давно знали. Впрочем, в улыбке было нечто, именно к нам обращенное: чуть-чуть смущения и веселый задор (история с калиткой). Разговор был несколько светский, но нас приглашали бывать запросто.
