— Только я принялся за гренки, как заваливаются Бартон и Хопвуд…
— Харман вообще-то малец неплохой. Отлично готовит гренки…
— Слушай, может, заглянешь ко мне в кабинет, гренков наготовим…
— Господи, и пошевелиться-то больно. Вконец перетрудился с гренками…
Эндриан как раз и рассчитывал мирно посидеть с Томом за гренками, поговорить о Картрайте.
— Ох, Иисусе Христе, — произнес он, расчищая на своем столе место для чайника. — О христианнейший Христос.
— Что, проблема?
— Я не узнаю покоя, пока он не поцелует меня, — простонал Эндриан.
— Ты уверен?
— Уверен и могу сказать тебе, в чем еще я уверен. В том, что на нем сейчас голубой, с высоким воротом свитер из шетландской шерсти. И пока мы с тобой разговариваем, его тело движется внутри свитера. Теплое и живое. И это превышает все, что способен вынести человек из плоти и крови.
— Ну, тогда прими холодный душ, — сказал Том.
Эндриан пристукнул чашкой по столу и схватил Тома за плечо.
— Холодный душ? — воскликнул он. — Джизус-Крайст, друг, я говорю о любви! Знаешь, что она для меня значит? У меня все сжимается в животе, понимаешь, Том? Любовь разъедает меня изнутри, это верно. Но что она делает с моим разумом? Она швыряет за борт мешки с песком, чтобы он воспарил, как воздушный шар. Я вдруг возношусь над обыденностью. Я обретаю наивысшие искусность и ловкость. Я иду по канату над Ниагарским водопадом. Я — один из великих. Я Микеланджело, ваяющий бороду Моисея. Я Ван Гог, пишущий чистый солнечный свет. Я Горовиц, играющий Императорский концерт.[10] Я Джон Барримор,[11] еще не взятый за горло киношниками. Я Джесси Джеймс[12] и два его брата — все трое сразу. Я У. Шекспир. И вокруг меня уже нет никакой школы — это Нил, Том, это Нил, — и барка Клеопатры скользит по водам.
— Неплохо, — сказал Том, — совсем неплохо. Сам придумал?
— Рэй Милланд в «Потерянном уикэнде». Он вполне мог говорить о Картрайте.
— Однако говорил о спиртном, — отметил Том, — что само по себе может сказать тебе о многом.
— А именно?
— А именно заткнись и намазывай масло.
— Я поставлю пластинку со «Смертью в любви»,[13] вот что я сделаю, мерзкая ты скотина, — сказал Эндриан, — и пусть мое сердце бьется в согласии со сладостными звуками. Однако поспешите, друг мой! — я слышу, что к дому подкатил экипаж. А вот, Ватсон, если только я не ошибаюсь, и наш клиент поднимается по лестнице. Войдите.
В двери появился помаргивающий за очками Сэмпсон, следовавший за ним Хэрни бросил Тому какую-то баночку.
