Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом | страница 56
«Я думаю, — говорил он до выхода в свет «Мики», — что надо попробовать книгу наподобие «Ока инков» Райдера Хаггарда, которая была бы посвящена всем нехорошим парням Империи и написана человеком, который им симпатизирует. Думаю, что я мог бы написать такую книгу с любовью. Приключения Джона Колдера, Айвэна Босковича, Джима Хорскрофта и генерал-майора Пенгелли Джонса в их поисках «ока инков». Как для возбуждения аппетита?»
Но это было лишь болтовней, одной из сотни броских идей. Но действительно, такова была одна из реальных сторон его натуры. Он мог бы засесть и с необыкновенным жаром выдать книгу. Но это была только одна из сторон. Она была неотъемлемой чертой популярного доктора, который к тому времени стал капитаном Портсмутского клуба крикета, вице-президентом либерал-юнионистов, секретарем Литературного и научного общества, а в футболе, как выразилась местная газета, «одним из самых надежных в Ассоциации защитников в Хемпшире».
Но совсем другой человек, ушедший глубоко внутрь себя, сидел в небольшом кабинете, который Туи и мама Хокинс оборудовали для него на самом верху дома. Это был человек, который ради небольшого упражнения интеллекта мог в выходные дни заняться собранием работ Тьера о Французской революции или читать книги Прескотта об истории Перу. Вот уже больше года он был глубоко погружен в изучение Средневековья. И затем с внезапной ясностью сделал великое открытие.
Если он мог не верить ни в одну религию, он мог верить в кредо, в кодекс чести, в образец поведения. Он нашел это здесь, среди развалин аркад и зарытых мечей Средневековья. И это можно выразить двумя словами: рыцарская честь.
Все инстинкты, все нити, связывающие с детством и предками, вели его к этому. «Бесстрашие — удел сильных, смирение — слабых», «Рыцарство в отношении всех женщин, в большей или меньшей степени», «Помоги беспомощному, кто бы ни попросил об этом», «В этом я даю мое рыцарское слово».
Он не питал никаких иллюзий относительно рыцарского духа, процветавшего во времена Эдуарда III. Он видел их жестокость, грязь, боль. Но если отбросить жестокость, кодекс оставался. Его корнем была честь; и каждый из ее законов становился предметом веры, которая придавала силы и поддерживала не менее мощно, чем любая религия. Даже в век бирмингемских фабрик и шляп-котелков это был совершенно реальный кодекс. «Всему этому я даю мое рыцарское слово», — мог добавить он сам.
Вот что надо понимать, если мы хотим познать внутренний характер Артура Конан Дойла. Об этом кодексе чести он редко говорил или писал о нем, разве только в абстрактном смысле. Это было слишком свято. Но воздействовало на всех, кто с ним встречался. Они чувствовали это даже тогда, когда не имели возможности выразить. Многие же, как мы увидим, могли и выражали; и каждый называл это одним и тем же словом. Когда он выходил в большой мир, возвышаясь над подлостью и несправедливостью, миллионы людей, которые никогда не встречались с ним, понимали его страстную приверженность этому кодексу, так же как чувствовали и в его книгах. Это объясняет, почему книгой, которую он любил больше всего, была та, которую он готовился тогда писать, — «Белый отряд».