«Артур, — сказал он, — я готов тут же и без вопросов поддержать твои отношения с любой женщиной».
Но буквально за ночь ситуация изменилась. То ли Вилли переубедил Конни, то ли она его, остается неясным. Но на следующее утро он получил от Конни телеграмму с извинением по поводу того, что она не сможет выполнить своего обещания об обеде, потому что у нее разболелся зуб и надо идти к врачу. Понимая, что это был только предлог, ее брат поспешил в Кенсингтон. Конни не было, а ее муж сказал, что она пошла наверх и легла. Хорнанг, расхаживая по комнате короткими нервными шагами, сразу приступил к делу, подобно следователю, распутывающему какое-то дело.
«Мне кажется, — сказал он в числе прочего, — ты придаешь слишком большое значение тому, являются ли эти отношения платоническими или нет. Я не вижу, в чем тут большая разница. В чем разница?»
Зять уставился на него. «Это разница между невиновностью и виной», — закричал он.
И ушел из дома, едва сдерживая гнев.
Современному человеку его поведение может казаться разумным или неразумным. Современный толкователь мог бы сказать, что прав был не он, а Хорнанг. Но Конан Дойл не был современным человеком. Он был воспитан на традициях, его взгляды сформировались под воздействием законов рыцарства, по которым такие вещи имели большое значение. Это, как он говорил, было священно. Он не мог гордиться своим поведением, добавлял Артур. Но в трудных обстоятельствах старался поступить как можно лучше. В позиции Хорнанга его сердило вот что. «Если у тебя есть друг, — думал Конан Дойл, — будь ему опорой, независимо от того, прав он или не прав».
«Разве я когда-нибудь проявлял непреданность по отношению к кому-либо из членов семьи? — восклицал он. — И когда раньше я к ним обращался?» И это было сущей правдой. В его семье не было ни одного человека, которого он не поддерживал бы или не помогал поддерживать; даже если не говорить о деньгах, именно к нему они всегда обращались за помощью.
Но бороться с дьяволом и победить, какое бы восхищение это ни вызывало, ведет к одному — до конца изматывает нервы. Мы видим, что он медленно, но неминуемо начинает меняться с момента своей встречи с Джин Леки. Плечи гвардейца расправились. Глаза сузились. Усы стали топорщиться, как у человека надменного. На протяжении ряда лет внешняя поверхность его натуры была порой так же тверда и неуступчива, как базальт, потому что он находился под напряжением, которое понимала одна Мадам.
