-- Как здоровье друга моего, Антония? -- неожиданно спросил Иван Васильевич и, пока толмач переводил, Сильверст уже догадался, о чем речь, ему опять стало не по себе, подумалось, что царь действительно читает мысли находящихся рядом с ним.
Посол почтительно ответил, глядя в серые, водянистые, с красными прожилками на белках царские глаза.
-- Чего от нас убежал вдруг? Будто волки за ним гнались, -- захохотал, покашливая, Иван Васильевич, -- или наворовал полные карманы и боялся, отберу? Тьфу на него! Хитрый вы народишко, англичане. Говорите одно, а на уме другое. Думаешь не вижу? Насквозь я вас, бестий, вижу! Так и знай. Вы к нам зачем едете? Хапнуть хорошо и деру дать. Как татарва крымская. А везете чего взамен? Барахло, которого и у нас завались...
-- Государь не справедлив, -- попытался вставить слово посол, но царь только отмахнулся, делая знак толмачу, чтоб не переводил.
-- Хочу, чтоб в следующий раз купцы ваши привезли селитры, пороха доброго, свинцу, меди для литья пушек. Иначе, скажи, пусть и не суются, -дождался пока Савин, тщательно подбирая слова и поджимая губы, переведет все сказанное, а посол закивал головой, выражая согласие, ткнул длинным, худым пальцем на лекаря Елисея Бомеля. -- Кто таков хитрец этот. По глазам вижу -проныра. Чего заявился? Лекарь, ты говорил?
-- Очень искусный лекарь, -- подтвердил посол, -- а еще предсказывает по звездам судьбу. Может излечить всякого...
-- Пущай он моих бояр излечит, чтоб измены не мыслили, черных дум не держали, -- и опять махнул Савину, -- не переводи, незачем.
-- Могу сказать, что великого государя ждут великие дела, -- заговорил Елисей Бомель, поняв, что речь идет о нем, -- я могу приготовить такие лекарства, что царь станет молод и силен. Могу...
-- Ты, кабан английский, говори, да не заговаривайся, -- неожиданно вспылил Иван Васильевич, -- ты не Господь Бог, чтоб меня молодым сделать. Чародейство это все, а за чародейство знаешь, что положено? -- и Иван Васильевич показал, как затягивается на шее воображаемая петля.
-- Ноу, ноу, -- запротестовал лекарь, -- я лечил великих владык мира сего, и никто не сказал мне зато худого слова...
"То-то ты в Лондоне в тюремном подвале темном сидел, -- чуть усмехнулся Сильверст, -- за добрые дела, верно, посажен был".
Но его усмешка не укрылась от глаз Ивана Васильевича -- и он, живо повернувшись к послу, спросил, упершись в него взглядом горящих, как уголья, глаз:
