«Ну, чо, девча, как тебе жених? Поглянулся?»
«Да, — отвечат, — ничо мужик… добрый, заботливый. Можно жить… Но как же мне с тобой-то расстаться, идол окаянный? — заплакала, паря. — Люблю же я тебя, змея, — воет. — Всюю-то душеньку ты мне высушил…Как мне жить без тебя, паразита?!»
Так от… Будто в песне, паря: «Но как на свете без любви прожить…» Да… Шибко любила, до беспамяти. Груня моя уж и окна ей стеклила, за космы дербанила, — неймется бабе, прилипла, как смола… И я то, паря, прикипел, чуть было семью не кинул. Да… О как присушила! Ладня была бабенка, что земляника в сметане… И мне-то, паря, стало жалко Тосю терять, за Ваню-пенька отдавать, — Гоша выговаривал это, спьяну позабыв, что пенек доводится родным дядей Ивану, да к тому же и крёстным. — А с другого бока, надо и как-то развязываться. Сколь веревочки не виться, будет и конец… Моя уж и начальнику «Райпотребсоюза» жалобу накатала. Тот мне выволочку дал, упредил, паря, а с им шутки плохи — махом вытурит с работы… Но, чо делать?.. И разбегаться надо, и жалко Тосю терять…Прикинул я хвост к носу и говорю:
«А почо нам друг друга забывать?! Живи с Ванькой, а там глядишь, и наши тропки новой раз пересекутся. Крадче сладим, комар и носа не подточит, ни одна душа знать не будет… И давай-ка на прощание…»
Тося уперлась, и ни в какую:
«Грех такого мужика обижать. Неудобно, раз уж просватана.…»
«Неудобно, — говорю, — штаны через голову сымать…»
Но уговорил. И вот, это, то-олько мы растелешились под черемухой, то-олько в самый скус вошли, тут и Ваня Житихин выходит. Рыбу несет… Но, паря, тут и вши померли… Все бы оно ладно… бычка лишился…
— А с Тосей-то как?
— Тося… — Гоша вздохнул, помянув свою зазнобу, — Таисья после того случая вскорести укочевала. В Иркутском теперичи живет. С тамошним мужиком сошлась. Парня с девкой от его родила. Браво живет…
Ивану, в его юные лета, когда шалая кровь бродит слепо и дико, поначалу, грешным делом, было завлекательно слушать Гошин срам с Тосей, но потом стала вздыматься обида за крёстного, за коку Ваню, как он звал его в детстве. Но, переборов обиду, даже хохотнув вслед за Гошей, стал он, наслышанный от матери и бабки Маланьи про укырскую церковь, пытать:
— Зачем церковь-то в Укыре сломали? Бабка Маланья, когда жива-то была, всё на Вас грешила.
Ни в какого Бога Иван в те лета не верил… запоем читал, лежа на коровьей стайке, Энгельса «Происхождение семьи и частной собственности» да Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции»… но церковь было жалко: красота, лебедь белая, как говаривала бабушка Маланья.
