— Господи Иисусе Христе, и Сыне, и Боже, помилуй нас.Скатитяся, свалитяся скорби-болезни у коровы Красули с ее вымяни. Чтоб у коровушки бяжала молочко по вымячку и по титячкам, на здоровьице хозяину и хозяйке, и малыим чадушкам. Как заря родится, животинки боль свалится. Ключ и замок — сам Иисус Христос. Аминь.— Во имя Отца и Сына и Святага Духа. Аминь.
Как не отнекивалась, как не отмахивалась бабка Пестярева, Малашина свекруха всучила ей ситчику на сарафан, а та велела Малаше сходить в церкву да поставить свечку святому Модесту, заступничу от скотского падежа . Сходила Малаша к Спасу, помолилась святому Модесту, и корова-солоха словно заново народилась, первотелкой забегала..
Но мало показалось Фиске-волхвитке для злого отмщения лишь солохи, и до Малашиного Петрухи добралась, — и тому хомут одела. Бравый рос парнишка, тише травы, ниже воды, а тут ревмя ревет, верещит без уёму, посинел аж весь, надрывая пуп.
Опять кликнули бабку Пестяреву …умела и пупы править… та глянула парнишку, руками вплеснула:
— Ой,— говорит,— не жилец, однако.
— Христос с тобой! — сурово осадила ее Малашина свекруха. — Окстись, старая. Кого буровишь?!
Малаша в рев, не чище сыночка, затем пала старухе в ноги, та и согласилась хомут снять:
— Попробую, девча. Ня знай, бара, чо и получится — шибко сильный хомут одели. Молись, деушка… молись и молись; проси Заступницу нашу Матерь Божию, — подсобит.
Помолилась Малаша вместе с бабкой Царице Небесной, а потом рекла старуха своеверный заговор от грыжи:
— Грызь-грызища, красная дявица, тебе младенка Петра ня томить, ня крушить! Иди на чисто поле, на синя море! Там тебе гулять, красоваться, — младенца ня сушить, ня томить. Аминь!
Потом зачерпнула из берестяного туеска коровьего масла, молитву над ним сотворила, намазала парнишонке брюха и уложила спать. Утром скорбь с парнишки как рукой сняло.
После Николы вешнего выбрел из дальней таежки Сила и, продав мягкую рухлядь, попил, покуражился, да и ушел на Ципиканские золотые прииски, куда уже давно косился. Дивно было укырцам, что не бил свою блудню смертным боем: или уж не дал веры слухам, какие долетели до его заросших диким волосом, но зверовато чутких ушей, или уж так его уластила, заморочила окулькина девка, что и не стал дознаваться. Так ублажила, что не пил бы не ел — все на милую глядел, а ведь коль жена мужа ублажает — худое замышляет… Хотя, поговаривали, будто заворачивал Сила к той посельге беспутой, прояснял слухи, но сладили они миром, и Самуил Моисеевич одарил охотника яловыми сапогами.
