— Господь их знат. Може, и нерасписанна. Счас, дева, все невенчаны. В блуде живут, как нехристи, и помрут, как нелюди. Прости, Господи, мя грешную, — старуха Шлычиха перекрестилась с виноватым вздохом.
Мимо пробегала Варуша Сёмкина и тоже присела посудачить, да тут же многое прояснила.
— Они седни еще с утра в сельсовете расписались. Я туда за справкой забегала, гляжу, выходят оттуль, наряжены. Я потом у секретарши-то спросила — говорит: расписались.
— Ты, Варуша, в магазин заворачивала? — спросила Маруся-толстая.— Чай не выбрасывали?
— Плиточного нету… байхового, а в пачках лежит. Худой чай.
— Быстро они, — опять повернула Маруся-толстая разговор к молодым, — не успели приехать, а уж расписались. Свадьба скорая, что вода полая… По-путнему-то надо б погодить. Смотрины сперва, то да сё.
— Куда уж там, Маруся, годить-то, — улыбнулась на это Варуша, — там уж годить-то некуда — по шесту ли, по седьму ли месяцу ходит, утробна.
— А с виду и не приметишь, — подивилась Маруся-толстая.
— От чо вытворяют-то, а, прости Господи! — старуха Шлычиха шумно перекрестилась. — Тут уж пузо на нос лезет, а оне лишь собрались круг ракитова куста окрутиться. Ни-ичо нонче не боятся, прямь как сбесились. Да в ранешни-то годы эдаку пристежку ночну отец бы вусмерть запорол.
— Теперечи, мама, другие времена, — скривилась Маруся-толстая, — теперичи котора гуляша, дак та еще быстрей выскочит, чем тихоня. Такого мужика отхватит, куды с добром… Да-а, ловко Леха обкрутил папашиного дружка, бравенько устроился: и фатера городская, и тесть шишка, и денюшек, поди, невпроворот. Не наша печа, что есть неча, — заприбеднялась она, хотя Шлыковы жили покрепче многих в Сосново-Озёрске, и мужик ее, Хитрый Митрий, первым в улице купил мотоцикл, а потом и лодку с дизелем. — Обкрутил деваху… Опять же, сука не захочет, кобель не заскочит. И та, поди, ладно подсобляла, вот и поставили папашу перед фактом, — со дня на день срам в подоле принесет. Теперичи папаше и деваться некуда, хоть глаза завяжи да в омут бежи. Отдавать надо девку, стриженая, раньше говорили, косы не заплетай, — всё, опозорилась.
— Какая там, бара, коса, ежли из мужниной постели да в другую нырк?! — поправила ее Варуша.
Оставшись вне разговора, старуха Шлычиха просто сокрушалась в голос, слушая то свою молодуху Марусю, то соседку Варушу.
— В досельно-то время рази ж бы такое баба утварила?! Да мужик бы тут приехал, за косу к телеге прикрутил и силком угнал. Ехал бы, волочил блудню по дороге да плетью по спине выхаживал и приговаривал: домой прибудем, там тебя, блудливая коза, ишшо и орясина поджидат, какой ворота подпирают. Забил бы, вусмерть забил, живьем в могилу загнал, и слова поперек не скажи, — заслужила. А нонесь-то мужики, видно, попустились, делай, баба, что хошь.
