В Доме Душ было четыре комнаты: первобрачная — для первой брачной ночи; усыпальная — в ней умирали дожившие до глубокой старости члены венценосной семьи; родильная и комната скорби.
Рейслав внёс её в первую и поставил перед огромной кроватью с балдахином, убранной расшитыми ритуальными символами покрывалами. Закрыл массивную дверь без запора — дом был в кольце вооружённых стражников, поэтому тем, кто находился внутри, ничего не угрожало. В комнате не было окон, и освещалась она только пылающим в камине пламенем. В этих каменных стенах всегда было холодно, даже в такой тёплый вечер, как этот.
Сольгерд стояла, опустив голову и уронив руки. Всё её существо, запертое в шёлке и кружеве свадебных уборов, кричало и рвалось, оставляя изнутри глубокие следы от когтей, будто пыталось процарапать выход из этого тела, обречённого провести ночь с Рейславом, а снаружи было так тихо! Уютно гудел огонь, потрескивали дрова. Перед её взглядом на ковре, скрывшем шорох шагов, появились нарядные сапоги нового цесаря. Он стоял так близко, что девушка задержала выдох, боясь коснуться его своим дыханием.
— Ты так же прекрасна, как и твоя мать, — тихо произнёс Рейслав, едва касаясь её локонов, струившихся по плечам. — И так же, как она, меня не любишь. — В его грустном голосе прозвучали доселе незнакомые ей бархатные нотки, Сольгерд неуверенно подняла глаза и впервые за долгое время увидела во взгляде Рейслава что-то человеческое, больное, глубоко несчастное. В её душе вспыхнула надежда: может быть, ему достаточно будет престола? Но спустя миг глаза цесаря вновь приобрели знакомое алчное выражение, а по губам скользнула хищная улыбка.
— Но ты принадлежишь мне! — почти прошипел он, до боли сжимая её локти. Он рывком снял с себя расшитый камзол, перевязь с мечом и распустил ворот рубахи. Сжавшаяся в комок Сольгерд непроизвольно попятилась, но упёрлась в край ложа. Рейслав неспеша, расслабленной походкой победителя, подошёл к ней вплотную, провёл пальцами по её щеке, усмехнулся. В отблесках пылавшего за его спиной камина он напоминал подземного бога, поднявшегося в мир живых за новой жертвой.
— Не бойся, милая, — шёлково произнёс он, — тебе понравится! — его руки умелым движением распустили шнуровку верхнего платья, и оно последним щитом рухнуло между ним и цесаревной. Он подхватил её и бросил на кровать — не грубо, но так, как бросают снятый плащ, вернувшись домой, и цесаревна увязла в мягкой перине, не в силах пошевелиться. Цесарь скинул сапоги и рубашку, а когда принялся расстёгивать ремень, Сольгерд зажмурилась, мечтая, чтобы эта жуткая перина засосала её целиком, схлопнулась над лицом, словно болотная жижа, лишь бы не видеть Рейслава, не чувствовать его прикосновений! Повисла душная, давящая тишина.
