***
Остаток пути не принёс новых приключений: достигнув Большого Бора, Брегир и Сольгерд оказались в землях принца Таерина, и ни Рейславовы гвардейцы, ни простые жители уже не были им страшны. Когда солнце начало клониться к горизонту, они миновали городские окраины и подъехали к ещё не запертым на ночь замковым воротам, за которыми по требованию стражника путникам пришлось спешиться, а Брегиру — оставить свой меч.
В самом замке, сразу за его дверями, была комната для визитёров, куда страж провожал всех нежданных гостей, а потом к ним являлся один из королевских секретарей — узнать причину визита и доложить о ней королю, который уже решал, стоят ли они его внимания. Но последние несколько месяцев старый король тяжело болел, и всеми делами занимался его сын — принц Таерин.
У Сольгерд от волнения дрожали руки и перехватывало дыхание. Она и сама не знала, чего же боится больше — что она не понравится принцу, или что он не понравится ей. За спиной, сложив руки на груди руки, стоял Брегир — точно так, как когда-то давно, когда он был её телохранителем. Она ощущала его спокойную готовность защищать её в любую секунду, и это придавало ей сил.
— Брегир, — цесаревна развернулась лицом к мужчине. Он стоял так близко, что она почувствовала тепло его тела, вдохнула такой знакомый запах леса, костра и железа от его одежды, и ей захотелось сбежать из этих холодных высоких стен. — Брегир, не оставляй меня здесь одну!
Его разорванная старым шрамом бровь удивлённо взметнулась вверх.
— Ты… я хочу, чтобы ты остался моим телохранителем. Даже потом, после… после свадьбы, — она с видимым трудом выдавила последнее слово, будто оно причиняло ей боль.
— Я не могу, цесаревна, — мягко возразил мужчина, и что-то в его тоне не позволило Сольгерд уговаривать его. На глаза навернулись обжигающие слёзы, но она неимоверным усилием не дала им пролиться. Она оставалась совсем одна в чужой, совершенно ей незнакомой стране, среди посторонних людей, у которых пока не было причин любить её. Или хотя бы желать ей добра. — Но я могу остаться до вашей свадьбы.
Сольгерд вскинула опущенную было голову, её захлестнуло волной облегчения и благодарности, словно ей даровали надежду на помилование перед самым эшафотом. Она бы всё-таки расплакалась, если бы в этот момент резко растворившаяся дверь не впустила в комнату красивого и стройного молодого мужчину. На его гладко выбритом лице читалось неприкрытое беспокойство, идеально причёсанные светлые волосы перехватывал тонкий золотой венец.
