Вся грязная и насквозь промокшая, Сольгерд повалилась на твёрдую землю, захлёбываясь рыданиями. От холода и пережитого ужаса её била крупная дрожь. Брегир, мрачный, как ночная чаща, стоял рядом, опустив голову и уперев руки в бёдра.
— Прости меня, пожалуйста! — пролепетала цесаревна, подняв на него мокрые глаза со слипшимися стрелочками ресниц. Пытаясь утереть слёзы, она лишь размазала по лицу болотную грязь. — Прости меня, пожалуйста, я так виновата! — и она заплакала ещё горше, даже не пытаясь оправдаться. И что-то будто надломилось у Брегира в груди, и злость его на цесаревну сдуло, словно дым от курительной трубки. Он знал, как умеют заманивать в трясину болотные огни, и противостоять им способен далеко не каждый. Особенно, если не готов столкнуться с подобным. Сам виноват, нужно было пройти с ней, убедиться в безопасности и только потом оставить. Он протянул ей руку.
— Пойдём, нам нужно найти ручей. И развести костёр.
К тому времени, как они добрались до ручья, уже стемнело. Болотная грязь коркой засыхала на платье, волосах и коже Сольгерд и напоминала ощущения от бесстыдного и хищного взгляда Рейслава. Девушка так сильно хотела отмыться от этого мерзкого чувства, что её не смутила даже студёная ручейная вода.
Ручей оказался маленькой речкой шириной в несколько шагов и глубиной по пояс. Брегир проверил дно, оставил на траве свой плащ:
— Наденешь, когда искупаешься. И ни шагу в сторону, закончишь — сразу к костру!
Сольгерд кивнула и ступила в воду прямо в платье, сбросив лишь туфли.
— Ты в одежде собираешься мыться? — осведомился Брегир.
Девушка обернулась и посмотрела на него таким жалобным взглядом, что он даже не рискнул над ней подшучивать: всё ясно, по цесарскому этикету не положено. По цесарскому этикету, твёрдо вколоченному в её голову няньками и старыми девами, что занимались её воспитанием, она должна была умереть от стыда ещё вчера. Или хотя бы упасть в обморок.
— Я буду разводить костёр. За кругом костра — чернота, ничего не видно, — устало бросил он и отошёл в сторону.
Сольгерд поймала себя на том, что уверена: Брегир не сделает ничего предосудительного, но она была туго спелёнута строгостями и запретами, в которых её растили. Нянюшки осудили бы и её доверие, и, тем более, поведение.
Помявшись немного на мелководье, Сольгерд заключила договор с собственными страхами: она зашла в реку, присела по шею, и только тогда решилась снять платье. И сто раз об этом пожалела: выпутываться из ткани в воде оказалось гораздо сложнее и дольше, чем на суше, и девушка успела замёрзнуть, избавляясь от наряда.
