Устроившись под электрическим одеялом, я засыпаю и улыбаюсь во сне.
Мне можно всё… У меня есть домашняя белка!
Может и домашняя была эта белка, но совершенно не ручная — это факт! На ручки не просилась, в одиночестве не плакала. Скорее наоборот. Развела такую ночную деятельность, что никакой ёж не сравнился бы, а уж про остальных зверей и говорить нечего. Белк три раза вставал в туалет, гремел крышкой, ронял туда небольшие предметы, проваливался, пытаясь их вытащить, спускал воду несколько раз, потом возвращался и засыпал заново. Во сне с кем-то свирепо сражался — передними и задними лапами, а также зубами, по итогам битвы оказавшимися вставными. Слово «отвяжитесь» было произнесено раз пятьдесят. И раз тридцать — «отфафитефь».
Ну что тут поделать.
Такая, вот, белка… домашняя.
И всё-таки, засыпая и просыпаясь, я продолжал радоваться. Но окончательно проснувшись — вознегодовал. Просыпаться оттого, что Кудряшка стучит по батарее — это уж слишком. Это оттого что белк ночью сильно храпит? Нет, за окном давно утро. И Кудряшка стучит не оттого что мешают спать, а оттого что не слышит моих занятий на пианино. Этому тоже Ботинок её научил.
Взглянул на часы — так и есть, второй час и, конечно, не ночи. Придётся сегодня отменить поход в супермаркет, благо блинного торта ещё немного осталось на блюдечке.
Только что проснувший белк прижимает уши к голове и пытается понять — откуда стучат. Приметив над головой трубу батареи, он фыркает. Батарея отвечает ему звуком глухого удара.
— Что это? — с подозрением спрашивает он у батареи, нахлобучивая прическу так, чтобы выглядеть пострашнее.
Приходится постучать три раза в ответ. Раздаётся последний стук, означающий «Внучок, ты поспал, но давай, принимайся-ка теперь за работу»
Диалог с Кудряшкой состоялся.
Но Белк продолжает мне что-то втолковывать
— Я играть сейчас буду, — с яростью произношу я, специально для поселившегося в моём доме белка и понимаю, что придется повременить, пока не расчищу заплеванную рыбными косточками рояльную крышку.
— А, ну играй, — белка растягивается вдоль кровати гармошкой и принимается слушать. Я смотрю на него с негодованием. Ненавижу, когда вот так смотрят. Под чьим-то взглядом ничего не сможешь сыграть — это правило для таких, как я, стесняющихся собственного пальца на инструменте. Даже Горжетка тактично отворачивалась, когда заставляла меня разрешать аккорды. Она знала, что своими взглядами она ничего от меня не добьётся. А это существо смотрит пристальным, выжидательным взглядом, прожигая скепсисом похуже горжеткиного. Был бы у меня в руках саксофон, я бы унес его и спрятался в туалете. Потом гамму бы заиграл. Кудряшка бы меня тут же убила за шум, но хоть немного я бы глядишь и поиграл.
