Я пожимаю плечами и закрываю от него рукой домофон так, чтобы Козёл не увидел секретного кода. Но тот кашляет. Я оборачиваюсь в последний раз.
— На, — говорит Козёл и настойчиво пытается мне всучить в руки пакет — это оркестровый инструмент. Ты уже с ним знаком уже… Дятел младший.
Ощупываю пакет — там явно лежит саксофон. Скорее всего, тот самый, с шеей из пуговичной коробочки.
Оркестровый… Я не могу понять, плохо это или хорошо. Поэтому переспрашиваю.
— Это хорошо, — убедительно доказывает что-то Козёл, — только у оркестровых сбоку такой крепёж… У этих, новых уже нет. И у тех, которые классики любят тоже. А вообще, крепёж — это чтобы тебе потом со жмуром ходить можно было. Оркестр! С покойником! У-у-у, — и делает лицо как у Франкенштейна.
Я не могу понять, в чём здесь толк. Опять робко переспрашиваю. Тот машет рукой — мол, неважно.
— Будешь стучать! — настраивает меня на победу Козёл. — На таком как этот — стучать надо, к-к-к-как дятел. Дятел, п-п-п-понял? По другому т-т-ттебе его и не удержать.
Не могу сказать, что Козёл сильно пьян. Но видно, что даже при сильном желании, он не способен мне объяснить о своей затее внятно, по человечески.
Я принимаю пакет в руки. Козёл машет рукой и ловко сбрасывает зелёную харкотину в мусорный бак. Потом насыпает в ладонь и спешно глотает таблетки.
— Отцу привет передавай. Только не выпендривайся. Передай, а? Ну, пожалуйста…
Я обещаю передать привет, и Козёл поспешно прощается.
— Ну, спасибо, что ли. За саксофон, — делаю вежливое лицо я. Никакого радушия не высказываю Всё таки это козёл. А хорошего человека козлом, как говориться…
— Не благодари, он ничего не стоит.
Козёл снимает шляпу и растворяется в темноте. Я не понимаю, может, приснилось? Но нет, вот же он саксофон, который ничего не стоит, у меня в руках. А добрый Козёл, или злой — в конце концов, какая мне к чёрту разница?
Надо сказать, что, втюрившись в психиатра до линии собственных ушей, Ботинок перестал уделять мне внимание совершенно. Вместо того, чтобы спрашивать как дела, он взял привычку отбояриваться деньгами. Ничего удивительного. Деньги у Ботинка водились всегда, а иногда до такой степени, что девать было некуда. И всё же такой щедрости от него никто не ожидал.
В школу я уже не ходил больше недели, воспринимая все возможные оттенки халявы, как должное. Ботинок исправно сыпал деньгами, а я был свидетелем тому, как психиатр приходит к нам каждое утро, а иногда остаётся переночевать. Как Ботинок встречает её букетом, обнимает и приглашает к танцу. И как потом оба дремлют в дрянном прожжённом кресле на кухне. Незаметно для себя, я и сам стал вылезать из бывшей маминой комнаты и подсаживался рядом с ними, занимаясь каким-нибудь обыденным делом. Меня притягивало молочного цвета тепло исходившее от психиатра, но, приглядевшись поближе, я замечал её неровные зубы и тепло испарялось. А жаль. Возможно, именно такого тепла мне, незадолго до неизбежного совершеннолетия не хватало.
