Эззедин для такой задачи едва ли годился. Вспомнить, что сказал каждый мужчина за время долгой трапезы? Некоторые, вероятно, говорили о Франции и Испании, то-се про короля Якова Шотландского и Елизавету. Но больше всего разговоров было о лошадях — у кого они самые быстрые, красивые, смелые. Эта тема грозила привести к ссоре, но всякий раз в преддверии настоящего боя с трудом заключали перемирие.
Эззедин встал из-за стола по приглашению доктора Ди, чтобы осмотреть его библиотеку. У Ди была книга на арабском языке, и он хотел, чтобы Эззедин прочитал ему отрывок. Это оказался Аверроэс>{17}. Пока они возвращались к столу, состоялся короткий разговор об Эззедине: не сможет ли доктор в свободное от посольских дел время обучить Ди читать и писать по-арабски?
— Вы согласились стать его учителем? — спросил бин Ибрагим.
Эззедин ответил осторожно, опасаясь чего-то в голосе мужчины, опасаясь, что он преступил черту.
— Я сказал, что подумаю об этом.
Ложь прозвучала неправдоподобно даже для его собственных ушей.
— Думаю, отличная идея. — Джафер казался почти спящим. — Регулярно проводить тесные совещания с доверенным колдуном королевы… Умно! А когда вы вернулись к компании за столом?
Эззедин испытал двойное облегчение: уроки арабского, которые он уже начал с восторгом и удовлетворением, были разрешены; и у него имелось еще одно четкое воспоминание о застольной беседе, которое он теперь мог передать бин Ибрагиму. Он чувствовал себя почти довольным от того, что мог предоставить этому человеку желаемое.
— Один молодой человек — кажется, поэт — хвастался, пытаясь произвести впечатление на людей постарше своими речами. Как дерзкий ребенок.
— На какую тему?
Теперь Эззедин все вспомнил отчетливо.
— Он сказал, что христианская священная книга — ложная. Что еврейские книги тоже фальшивые. Что это всего лишь истории, в которых нет ни слова правды; рассказы о мошенниках и грязных людишках. Да, он так выразился: «грязные людишки».
Бин Ибрагим с интересом приоткрыл один глаз.
— Кто-нибудь из гостей с ним согласился?
Некоторые. Другие неодобрительно покачали головами. Отдельные реплики звучали слишком быстро, чтобы Эззедин успевал их понимать. Кое-кто из гостей — рыцарей и лордов — смеялся и подбадривал поэта в его словоизлияниях.
— «Моисей был фигляром»>{18},— сказал он, и другой мужчина, крупный мужчина, которого я видел при дворе, громко рассмеялся над этим.
— А хозяин? Мастер Ди?
— Он интересуется всем и готов выслушать любого, даже если не согласен с ним. Он признает наших врачей своими учителями, математиков и астрономов — тоже. — Эззедин сделал паузу, вспоминая, что порадовало его этим вечером, а потом описал это с бездумной откровенностью: — Я подозреваю, что эти люди… изумляются слепоте своих собратьев-христиан. Возможно, они и есть те, кто мог бы узреть превосходство нашего образа жизни. Но в то же время, как мне кажется, они опасно близко подобрались к идеям иного рода. Некоторые обвиняют их в атеизме, хотя я не думаю, что они действительно…
