Еще бабушка учила меня: никогда не говори мужу всего, что на уме и на сердце. Это ее предостережение почему-то глубоко засело в памяти. Я знала женщин, которые открывали всю себя до донышка любимым мужьям. Ни к чему хорошему это не приводило.
Да, я не всегда бывала откровенна с Игорем и многое от него скрывала. Но скрытность не всегда сродни хитрости. Чаще всего я щадила его самолюбие, уберегала от неприятных новостей. Как и все мужчины, особенно избалованные с детства, он терпеть не мог осложнений и проблем и рад был жить в неведении, только бы его не тревожили по пустякам.
После первой же встречи я стала размышлять о своих новых родственниках. Ведь это самые близкие Игорю люди. Хочешь не хочешь, нужно строить с ними отношения, может быть, приспосабливаться и уступать. Уроки сестрицы не пропали даром. Со Львом Платонычем все было понятно. За ядовитой иронией и насмешками скрывалось какое-то доброе чувство — привязанность, может быть, любовь.
Игорь несомненно отца любил, но давно затаил на него обиду. За то, что тот всегда жил работой и своими увлечениями, друзьями, не уделяя внимания семье и сыну. Игорь считал отца чудовищным эгоистом, но обаятельным, умным человеком.
С матерью было сложнее. Между нею и сыном постоянно вспыхивали ссоры. Лев Платонович трусливо уклонялся. Если Игорь упивался своими обидами, то Лев Платонович жил последние годы с чувством вины, поэтому потерял свой голос в семье.
Когда мы очутились на улице, Игорь сказал:
— Ну вот, со свекром ты уже наладила отношения. Остается такая малость — тетушки и маман. Старик обожает молоденьких девочек, студенток.
— Я приятно удивлена. Твой отец оказался нормальным человеком. — Я подчеркнула слово «нормальный» и с тех пор всегда брала Платоныча под защиту, когда Игорь по обыкновению начинал старика критиковать.
Игорь искоса на меня взглянул, но удержался от замечаний. Он был явно в благодушном настроении.
— Я рад, что мой папочка тебе понравился. Скоро их у тебя будет сразу два. Пойдем скорее домой, моя толстушка.
На этот раз я уклонилась от его губ.
— До свадьбы еще целых две недели. Я не решила, кого выбрать — тебя или Платоныча. Кажется, он мне больше нравится.
Иноземцев так рассердился, что толкнул меня в сугроб, к изумлению двух старушек, выгуливавших своих собачек. Сам толкнул, сам же и извлек из сугроба и ворчал, отряхивая мою шубу:
— Тебе и вправду нельзя давать спиртное, Лукреция. Ты становишься распущенной. Это еще мягко сказано о твоем неблагопристойном поведении. Но черт возьми, как мне нравятся распущенные женщины!
