Но больше всего Люське нравилось посмеиваться надо мной.
— Мурик, посмотри что творится с нашей Лоркой! — громко говорила она своей белоснежной любимице, перебросив ее через плечо, как горжетку. — Косит, пашет, собирает урожай, варит варенье. По осени и молотить будет цепом. Откуда эти перемены в нашей бесхозяйственной, ленивой, нерадивой филологине? Какие ветры надули?
Мурка ехидно щурила продолговатые желтые глаза. Один зрачок у нее лежал горизонтально, другой стоял вертикально, поэтому три года назад бабушка не хотела ее котенком брать, боялась нечистой силы. Но мы с Люськой ее уговорили. Бабушка тяжело разгибала спину и смотрела на меня, прикрыв глаза ладонью, как козырьком.
— Лорочка, детка, отдохни, заклыпалась ты сегодня. Если б ты видела, Люсенька, какая она приехала: ноги не носили, как былинка высохла, под глазами черно. Уходили ее экзамены чуть не до смерти!
На это сестрица сокрушенно вздохнула:
— Ах, бабуленька! Уходила нашего Лорика не учеба, не экзамены, а проклятая любовь.
Бабушка всплеснула руками от радости. У нее осталась только одна мечта: дождить до наших свадеб и дождаться младенцев. К тому же в глазах родни и знакомых наша ученость не шибко котировалась. По древнейшим местным установлениям, единственная и главная карьера для женщины — выйти замуж и родить. Теперь бабушке не стыдно было «от людей»: ее внучки совершенно нормальные, одна выходит замуж, у другой появился ухажер.
Так Люська, не церемонясь, выдавала родне, знакомым мою тайну, не испытывая ни малейших угрызений совести. И при этом не давала мне покоя. Она давно все просекла. Когда звонил Игорь, демонстративно садилась по другую сторону стола и слушала. Потом требовала объяснений. По праву старшей сестры.
Но вскоре Люся нашла себе дело, вернее, поприще, на котором даже прославилась. Стало полегче мне, а главное, отцу, которого замучили земляки. Стоило ему появиться у бабушки, в тот же день являлись ходоки поодиночке и делегациями. Кто с обидой, а кто и со злобой спрашивали:
— Вась, ты в Москве живешь, все знаешь, всех видишь. Объясни, что к чему. Зачем эта перестройка? И так жили не сытно, а теперь совсем жрать нечего: хлеб по талонам, сахар по талонам, даже мыло — по куску в месяц. Да у нас и талоны не отоваришь. Всю ночь надо в очереди стоять за крупой и мукой.
И чуть ли не за грудки его брали, как будто он обязан был давать им отчет за все неполадки и безобразия в державе. Отец багровел от стыда и пытался им что-то объяснять. Но у него получалось слишком сухо, по-газетному. Вначале Люся сердилась, защищала отца и пыталась объяснить мужикам-тугодумам:
